Искатели необычайных автографов

— Что ж тут дурного? — заступается Мате. — Отвлеченное, абстрактное мышление ученому необходимо.

— Бесспорно, мсье, но лишь как удобный метод исследования. Декарт же впрямую подменил реальный мир отвлеченной математической схемой.

— Позвольте, любезный, — неприятным голосом перебивает Мате, — вас послушать — Декарт только и знал что математику. А между тем он и физиолог, и физик. Откуда же этот перевес математики там, где, казалось бы, решает физический эксперимент?

— Думаю, это оттого, что мсье Декарт переоценил значение разума. Ко́гито э́рго сум… Мыслю — следовательно, существую. Вот его главная философская формула. Разум — высший судья, главный орган познания. А чувства, по его мнению, дают представление о вещах самое смутное. Нередко обманчивое.

— Ну, это как сказать! — протестует Фило. — Дегустатор точно определяет «биографию» и качество вина, пользуясь исключительно чувствами: обонянием, вкусом, зрением.

— Весьма удачный довод, мсье. Хотя можно бы привести и обратные. Вот хоть неверное представление об устройстве Вселенной. Разве причина его — не обман зрения? Нам кажется, что Солнце движется вокруг неподвижной Земли. Но ведь на самом деле Земля движется вокруг Солнца.

Брови у Фило ползут вверх. А ведь правда! Выходит, не всякому чувству верь… Но в чем же тогда ошибка Декарта?

— Я же сказал, мсье, — отвечает Асмодей. — В излишней категоричности. Лучше бы он держался золотой середины. Мсье Паскаль, например, полагал, что разум и чувства играют в познании одинаково важную роль. Декарт же, противопоставив слепой вере схоластов вездесущее сомнение и переосмысление с точки зрения разума, по сути дела, заменил одну крайность другой. И это-то и привело его к ошибке. Сделав разум самостоятельным, отделив его от человека, он решил, что существует не один, а два вполне реальных мира. Один мир — материальный, обладающий размером, формой, движением. Другой — духовный: беспредельное царство разума, где живут врожденные, так сказать, заложенные в человека богом идеи. И оба эти мира, вполне независимые друг от друга, находятся в то же время в идеальном согласии. Ибо такими, по мысли Декарту создал их всевышний. Впрочем, все это длиннее и сложнее. А философия, знаете ли, не мой конек…

— Ничего, — утешает Фило. — О Декарте на первый раз вполне достаточно. Вот про Гассенди можно бы и побольше.

— Увольте, мсье! — отнекивается бес. — Почитайте лучше Сирано де Бержерака. Он такой пылкий популяризатор взглядов Гассенди.

— Да и Мольер, как видно, не сторонник философии Декарта, — говорит Мате, листая какую-то книгу. — Недаром сочинения Гассенди лежат у него на самом видном месте.

Тут на глаза ему попадается рукопись, которая оказывается физическим трактатом. На титульном листе его красуется пышная дарственная надпись, из коей следует, что автор, господин Роб, посвящает свой труд господину Мольеру.

«Вот как! — размышляет Мате. — Стало быть, занятия театром и литературой не мешают первому драматургу Франции интересоваться естественными и точными науками!»

Он очень доволен своим выводом, но изложить его вслух не успевает: кто-то поднимается по лестнице.

— Провансаль! — говорит бес. — Нашел время…

— Что ж такого, — поддразнивает Фило. — Может, ему тоже захотелось пополнить свое образование.

— Как же, — ворчит Асмодей. — Скажите лучше — винные запасы… Ну да ладно! Переждем за портьерой.

Все еще в доме на улице Фомы

Чуть только Провансаль в обнимку с бутылкой исчезает за дверью, как филоматики возобновляют прерванную экскурсию.

— Мсье Фило, — говорит бес, небрежно развалясь в хозяйском кресле. — Я вижу, глаза ваши упорно путешествуют по книжным полкам. Позвольте узнать, чего они ищут?

Краснея и запинаясь, толстяк признается, что кое-что загадал. Если ему посчастливится достать с полки один за другим томик Корнеля и томик Ронса́ра[44], значит, сбудется его заветное желание и он получит автограф Мольера.

Черт уязвлен. Неужто мсье все еще не понял, с кем имеет дело? Автограф обеспечен ему в любом случае. К тому же имеющиеся здесь четыре тома Корнеля и пять томов Ронсара стоят вразброс. Хозяин, положим, отыщет их сразу. Зато постороннему придется перерыть всю библиотеку…

Но Фило не слушает доводов рассудка. А вдруг ему все-таки повезет? Чем черт не шутит!

Асмодей скептически изучает квадратные носы своих туфель. Конечно, чего на свете не бывает… Но вот пробабилите… пардон, вероятность удачи, прямо скажем, невелика. Даже в том случае, если мсье пожелает ограничиться одним автором. А уж двумя… Тут совсем дело швах. Мсье сомневается? В таком случае пусть подсчитает сам.

— Полно, Асмодей, — ворчливо увещает Мате. — Вы отлично знаете, что Фило этого не сможет.

— Вы так думаете? — огрызается оскорбленный филолог. — А для чего, позвольте спросить, существует теорема сложения вероятностей?

Мате вскипает, как упущенное молоко. Что он такое слышит! Ведь если частные вероятности сложить, получится, что общая вероятность вытащить две книги подряд больше, чем вероятность вытащить каждую в отдельности.