Искатели счастья

Вполне допускаю, что и ты уже прошел через читательские шараханья. Разве не пытался ты выбросить светские книги? Разве не возвращал их со стыдом обратно на полку? И это тоже вполне нормально. В конце-концов ты нащупаешь ту самую золотую середину, когда станешь любить и уважать любое мнение, если, конечно, оно не является упорным богохульством. Люди склонны ошибаться, и эти ошибки Господь попускает для нашего опыта.

Адам был неопытен и не отверг соблазнительное предложение Евы — Иов многострадальный уже сумел устоять при уговорах жены «похулить и умереть». Ангелы, оставшиеся с Богом, уже никогда не поддадутся на посулы сатаны — они опытно узнали, в какое злобное и мрачное существо превращается творение Божие, отвернувшееся от Бога. Так и нам необходим живой опыт познания главной истины земной жизни: с Богом — блаженство, а с врагом человеческим — мрак и ужас.

«Да, светская культура родилась в падшем мире и подвластна его немощам, но разве не те же это немощи, что у каждого из нас, тоже родившихся в падшем мире, несущих на себе бремя адамова греха? Зачем же насмехаться над тем, что нам же подобно? Или мы святые?»

Помнишь, Юра, кто это сказал? Да, талантливейший пушкинист Валентин Непомнящий, воцерковленный православный христианин. Или вот это у него же: «Любое значительное произведение русской литературы, русской культуры — повод для глубоких размышлений о том, как по-разному в человеческой немощи совершается сила Божия». Слышишь ли ты в этих словах мудрость «не мальчика, но мужа»? Читатель с таким духовным багажом в оценке произведения не станет занимать судейское кресло, предназначенного для Божественного Судии, но предложит свои услуги только в качестве адвоката. «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут». (Мф. 5, 7)»

Последние строки письма читать мешали слезы. Конечно, я знал, что и князь человек смертный, и как-то готовился к его кончине… Но когда это приходит, когда читаешь слова умершего человека — такие добрые и будто сияющие любовью — духовное замещается душевным, человеческим и ты беспомощно опускаешь руки и чувствуешь, как соленая влага льётся и льётся по твоим щекам сама собою… Упокой Господи Твоего раба ради Твоей бесконечной милости, которой так щедро делился с ближними этот человек.

Свет над тёмной водой

Мы сидели на берегу лесного озера, обжигались печеной картошкой, хрустели огурцами, пили крепкий чай из термоса. Предзакатная тишина была наполнена жужжанием пчёл, шепотом леса, замершего в предчувствии наступающей ночи, робким посвистыванием далеких птиц. Вокруг стоял просторный смешанный лес, за нашими спинами темнел кустарник, чуть дальше — ельник, правее вдоль берега — осока. Косые лучи солнца, не достигая поверхности озерной глади, падали на низкую траву, рассеивая над темной водой золотистое сияние.

Юля взяла меня за руку и прошептала: «а помнишь?» — и мы опять унеслись в ту теплую июньскую ночь на овчинные шкуры. Её рука выскользнула из моей, я не обратил внимания на шорох одежды, на легкий всплеск воды, на круги, на миг возмутившие зеркало озера. Юля великолепно плавала, при этом не теряла осторожности. В ту минуту я забыл о том, что каждый вечер возвращаясь домой, я чувствовал легкий запах спиртного, которым она обдавала меня при поцелуе. Я постоянно был занят: работой, общением с православными братьями, которые учили меня жить по-новому, встречами с Олегом, чтением из святых отцов, молитвой. Конечно же, моей жене доставались от моего времени буквально минуты в неделю. У нее не было здесь подруг, да она их и не искала. Мне казалось, что она привыкает к новой жизни в новом месте, ей нужно забыть прежнюю боль унижений, залечить покоем раны. С видимым удовольствием занималась она домом, читала и бродила по улицам с фотоаппаратом. А в последнее время стала покупать мартини и позволяла себе пару бокалов.

Два-три раза в неделю я ходил в храм, и мне очень хорошо было там. Три раза и Юля просилась со мной, но она чувствовала себя в церкви плохо, кружилась голова, нападали страх и тоска, иной раз душили слезы; и она панически боялась подойти к священнику на исповедь. Мне пришлось переживать нечто подобное, поэтому я не тащил ее за руку, насильно, а только сугубо молился за неё и заказывал, где только можно, обедни, молебны, сорокоусты. Сам же я проживал ту радостную пору становления веры, которую называют неофитством. Мне казалось, что чудеса сыплются на меня, как из рога изобилия, вера горела мощным пламенем, молитва приносила неописуемую радость и любовь.