Искатели счастья

«И двинулся аргиш! Вскинули олени головы с раскидистыми ветвями, переступили тонкими под коленом и широкими у копыта ногами, пробуя твердость земли, закатили выпуклые, со слезой глаза, задрожали всей кожей — и пошли… Первые дни авалаканчика, шаткого и податливого на малый порыв ветра, первые дни жизни длинноногого уродца с круглым взором, отражающим весеннее величие земли, протекают в полнейшей беззаботности. Мать кормит его молоком, а человек-пастух следит за его сердцебиением. И уже в эту пору косой надрез на ухе новорожденного определяет его судьбу. Быть ему домашним зверем и служить ему человеку!

Окрепнут его ноги, пойдут в рост бугорки на темени, прикрытые пока светлой шерсткой, заживет порез на ухе. Но уже нельзя ему надеяться на даровое молоко матери. Летом будет он кружить вместе со своими собратьями в мучительном хороводе, подгоняемый оводами и мошкарой, осенью познает сладость первого гриба, зимой обдерет рога в тесных просветах между лиственницами и проверит силу копыт, разбивающих пласты снега вплоть до ягеля… Всем наделила его природа. Только крыльев ему не дано, чтобы летать в небесах на птичий лад».

Она закрыла журнал и опустила его на колени. Перед нами простирались зовущие светлые дали. Занимался голубовато-золотистый закат. Стояла тишина. Даже трамваи прекратили звенящий бег по рельсам. Даже голуби притихли и расселись по траве.

— Это, как полёт в небо! — говорила она взволнованно. — Это как пощечина всем нам, ползающим по земле. Это… счастье быть таким возмутительно талантливым.

— Дай почитать, — сказал я. — Очпрошу.

— Возьми, конечно. Это я для тебя взяла из библиотеки. Мне этот Кротов моего друга детства Юрочку напомнил.

— Поду-у-у-умаешь, — пропела Дашенька, ковыряя ботиночком траву на газоне, — я тоже дядю Юру «ай лав ю»! — Потом повернулась ко мне и, склонив голову к плечику, улыбнулась: — А когда я вырасту и стану большой, ты будешь со мной в стогу сена кувыркаться?

— Почему в стогу сена? — спросил я девочку, слегка ошеломленный.

— А потому что, когда в кино любовь показывают, дядя с тетей в стогу кувыркаются и смеются. Я тоже так хочу.

— Обязательно, Дашенька, — сказал я как можно серьезней под ехидное прысканье взрослых, — разве я смогу отказать такой очаровательной принцессе, как ты?

— Договорились! А можно я опять к тебе на шею сяду?

— Можно, конечно!

Девочка шустро заняла свое место на моем загривке. Я обхватил её тонкие ножки одной рукой, другой взял под руку Ирэн и мягко спросил:

— Что с тобой?

— Меня Виктор бросил…

— Ну, и ничего! Ты у нас самая красивая и умная. У тебя нежное сердце. Этот бледномордый волчара и мизинца твоего не стоит.

— Правда?

— Конечно, другиня! Ты самая лучшая девушка Нижнего Новгорода и прилегающих окрестностей. Вот этих. Посмотри! — Я показал рукой на обширный разлив Волги до самого горизонта и расплавленное золото высокого неба. — И ты…Представляешь, от Олега я такое о женщине слышал впервые: ты че-ло-век! Как утверждал великий Горький, — ты звучишь гордо!

— Спасибо, Юрочка, — вздохнула она, благодарно пожимая мое предплечье. — Знаешь что, приходите ко мне завтра часикам к пяти. Я вас с Олегом отблагодарю за сегодняшний день.