– И был бы, если бы меня нашли в Риме. Я собирался там выскочить из корзины в своей клоунской одежде, как пружинный Джек-попрыгун, с криком: «А вот и я!» Но из-за всех вас сюрприза не вышло. И отец будет сегодня вечером со мной говорить.
Г. О. то и дело умолкал, шмыгал носом, но мы его не одёргивали, потому что нам требовалось услышать от него обо всём.
– Почему же ты прямо мне не сказал, что именно собираешься сделать? – спросил Дикки.
– Потому что ты бы меня заставил заткнуться. Ты всегда это делаешь, когда я придумываю такое, о чём ты сам не подумал.
– И что же ты взял с собой? – торопливо поинтересовалась Элис, так как Г. О. начал шмыгать куда громче прежнего.
– О, я запасся кучей еды, но в последний момент её забыл. Она лежит в нашей комнате под комодом. А ещё у меня был мой нож. Костюм клоуна я надел в шкафу у Эшли. Прямо поверх того, что было на мне. Боялся, иначе мне станет холодно. Ну а потом я выкинул из корзины всю эту гадкую девчачью одежду и спрятал её. Шляпный отсек положил рядом на стул, залез в корзину, сел и опустил эту штуку для шляп над своей головой. Она там входит в специальные пазы. Никто из вас до такого даже не додумался бы, а тем более не провернул бы.
– Надеюсь, что нет, – поджала губы Дора.
Но Г. О. на её слова не обратил никакого внимания и продолжил:
– Я только одного не учёл – что корзину стянут снаружи ремнями. Мне стало внутри до жути жарко и душно, даже когда её ещё везли в повозке. Пришлось проделать дыру, но из-за сильной тряски я порезал при этом палец. А потом меня швыряли, будто уголь, иногда даже вверх ногами. В поезде очень качало. Меня начало мутить. Поэтому, даже если бы я не забыл еду, она бы мне не понадобилась. Бутылку воды я с собой захватил, и с ней был полный порядок, но потом у меня потерялась пробка и никак не отыскивалась в темноте, пока вода из бутылки не вытекла. Вот тут-то я пробку наконец и нашарил.
А затем они плюхнули корзину на платформу, и мне так понравилось сидеть спокойно, без всякой тряски, что я чуть не заснул, и когда снова глянул в дыру, то оказалось, бирка с адресом уже упала и валяется рядом с корзиной. Потом кто-то пнул корзину. Огромный такой громила. С удовольствием бы сам его пнул. Вот, значит, он её пнул и спросил: «Это ещё что такое?» Я пискнул, ну вроде как кролик, а этот кто-то снаружи и говорит: «Кажись, там какая-то живность, но бирка отсутствует».
Как же, отсутствует! Да он всё это время на ней стоял. Мне было видно, как из-под его мерзкого сапога торчит верёвочка от неё. Ну и они меня повезли куда-то, похоже на тачке, и снова плюхнули наземь в темнющем месте, где я совсем ничего не видел.
– А вот мне интересно, с какой стати они решили, что в корзине взрывное устройство? – полюбопытствовал Освальд.
– О, это-то и был самый ужас, – вздохнул Г. О. – А всё из-за моих часов. Я от нечего делать завёл их. А вы же знаете: они, после того как сломались, стали очень шумными. Ну, один из этих тут же и всполошился: «Ш‐ш-ш! Что это там? Тикает, как адская машина». И нечего толкать меня, Дора. Это он сказал «адская», а не я. И после ещё добавил: «Я бы на месте инспектора выкинул её в реку. Ну да ладно. На всякий случай перенесём её от греха подальше». Но второй возразил: «Нет, лучше не трогать». Поэтому меня больше не плюхали. Они ушли и явились с ещё одним, долго спорили, а потом до меня донеслось, как они говорят: «Полиция». Ну, тут уж я им устроил.
– И что же такого ты устроил?
– О, я стал метаться внутри и услыхал, как они удирают. Тогда я начал кричать: «Эй, вы, там! Можете меня выпустить?»
– И они это сделали?
– Да. Но не сразу. Мне пришлось их сквозь дырки поуговаривать. А когда корзину открыли, там, снаружи, оказалась целая толпа. Они очень сильно смеялись, угостили меня хлебом и сыром и сказали, что я отчаянный малец. Да, я такой! Ох, если бы ещё отец не тянул с разговором. Мог бы спокойно и утром поговорить. Не сделал я ничего уж совсем ужасного. И вообще, это ваша вина. Вы за мной плохо приглядывали. Разве я не ваш младший братишка? Значит, ваш долг – следить, чтобы я всё делал правильно. Вы же сами мне это постоянно твердите.
Последние его слова заставили хорошо владеющего собой Освальда удержаться от сурового, но справедливого выговора, который давно уже трепетал на его возмущённых устах. Г. О. тем временем разрыдался, и Дора принялась его укачивать на коленях, словно младенца, хотя он слишком уже большой для такого и обычно сам это понимает. В итоге он и заснул, пробормотав сперва, что обедать не хочет.
Назначенное на вечер отеческое внушение пришлось отложить, потому что Г. О. уже лежал в кровати больной. И это не было притворством с его стороны, захворал он по-настоящему, так что пришлось даже посылать за доктором.
Врач нашёл у больного лихорадку от переохлаждения и треволнений. А я полагаю, что, возможно, причиной всему – съеденное Г. О. за свадебным обедом, последующая тряска и хлеб с сыром, которым безбилетного пассажира попотчевал заведующий камерой хранения.