Искатели. Встречи с Джимом Моррисоном, Патти Смит, Далай-Ламой и другими творцами прекрасного

В детстве мне нравилось играть на пианино и я хотел учиться музыке. Пегги Маргарет поощряла мои увлечения. Она разрешила мне брать уроки игры на фортепиано, когда мне было всего восемь лет. Она даже пригрозила, что лишит меня этих уроков, если я не буду чаще практиковаться. А я не всегда был усерден: любил дурачиться, играя арпеджио (последовательное извлечение звуков аккордов) с нижнего до верхнего регистра клавиатуры. Я мог делать это часами, представляя себя известным пианистом. Именно тогда мама приходила ко мне в комнату и говорила: «Занимайся музыкой, или больше никаких уроков!» Она была права, но моя склонность погружаться в собственные импровизации являлась признаком нового увлечения.

Это был джаз. В нем можно было свободно менять заученные композиции, повторять фрагменты, изобретать новые и снова играть то, что уже было написано на страницах с нотами. Мне это нравилось! Но затем все-таки пришлось вернуться к изучению новых гамм и композиций. В конце концов, вы должны интуитивно понять, сколько времени можно играть свободно и сколько внимания уделять строгому музицированию. Знание этого баланса – ключ к обретению собственной, уникальной манеры исполнения.

Кстати, об уникальности. Дома у меня жил волнистый попугай Билл, которого я частенько выпускал из клетки. Он любил садиться мне на плечо. А когда я вытягивал вперед руку, перелетал на выставленный указательный палец. Однажды я подошел к пианино с Биллом на плече. Он не раз слышал мою игру, когда сидел в клетке, привык к этому и даже иногда подпевал. Но на этот раз мне следовало играть мягко, ведь он находился близко к инструменту. Я начал легонько исполнять арпеджио в мажорной тональности (мажорная тональность – это «радостный» звук). Билл тут же засвистел и зачирикал, и через несколько минут я протянул вперед руку с выставленным указательным пальцем, чтобы попугай на него прыгнул. Как обычно, Билл не преминул сделать это. Затем я осторожно опустил его на белые клавиши верхнего регистра клавиатуры. И снова начал играть. Он не сдвинулся с места: перемена местоположения нисколько его не испугала и не расстроила!

С тех пор мы частенько играли на пианино вдвоем. Иногда он ходил взад и вперед по клавишам. Иногда он на них гадил. Я сразу же за ним убирал: не терпел грязи на клавиатуре и уж точно не хотел злить Маргарет Мэри. Может быть, мне следовало больше заниматься музыкой с моей любимой птичкой? Мы могли бы появиться в «Шоу Эда Салливана» или в какой-нибудь передаче на Comedy Central[21]. Много позже мне довелось побывать на телевидении в гостях у Эда, но без птицы. Зато я предстал перед публикой в кожаной куртке и штанах. В то время это был уникальный стиль. С легкой руки Джима Моррисона в моде тогда возник новый тренд.

Когда The Doors умирали от голода после репетиций, мы шли к маме домой, и она готовила нам спагетти. Это было еще до того, как Робби[22] попал в нашу группу. Мой отец думал, что ее название было глупым, но не знал, что оно взято из книги «Двери восприятия» Олдоса Хаксли[23]. Он не понял, что идея нашего творчества заключалась в том, чтобы распахнуть двери человеческого самосознания. Не обязательно с помощью наркотиков, хотя именно об этом и писал Хаксли. Это также можно сделать с помощью алкоголя. Это можно сделать в медитации. Это можно сделать, читая книги.

Рэй Манзарек и его девушка Дороти всегда просили вторую порцию спагетти. Им не удавалось грабить холодильник родителей Рэя, который находился в часе езды к югу от Манхэттен-Бич. Я беспокоился, как будет вести себя обычно непредсказуемый Джим, но после репетиций он был голоден, как и все, поэтому за столом царила теплая атмосфера. Когда я раскачивался вместе со стулом на двух его задних ножках (что делал по привычке в течение многих лет), мама не просила, чтобы я «сел ровно», – по крайней мере, не тогда, когда мои товарищи по группе были рядом. Тот самый стол до сих пор стоит в моем доме. Набор из шести стульев – тоже. Один из них скрипит, как сумасшедший, из-за моей старой забавы. Однажды я упал вместе с ним, что в глубине души, скорей всего, порадовало мою маму. Правда, урок не был мною усвоен.

Я бы сказал, что мама преподносила мне дар музыки постепенно. Сначала она брала меня с собой в католическую церковь, где приходилось слушать исполнение безумного, пьяного ирландского органиста мистера К. Он играл на органе слишком громко. Настолько, что однажды во время мессы я сказал маме, что не выношу запаха ладана, и она позволила мне подняться на балкон, где было тихо. Мама говорила, что мистер К. слишком «увлекается» педалью громкости. Сидя близко к нему, я кожей чувствовал звучание низких нот. И когда он исполнял «Ave Maria», мой мозг вибрировал в легком эйфорическом кайфе.