Искажение

Претворять свой план в жизнь отец начал, когда мне исполнилось десять. В тот год мне в первый раз пришлось идти в школу. Взбрело же в голову кому-то проводить что-то наподобие экзамена для младших классов. Важная контрольная работа, как сообщили родителям.

Я вошел в класс последним, с небольшим опозданием. Кажется, я никогда не слышал такой идеальной тишины, какая воцарилась после моего появления в мотоциклетном шлеме, черном комбинезоне, наглухо застегивающемся на молнию под «подбородок». «Это, дети, Юра Акимов, вы знаете, он у нас учится. У Юры редкое заболевание – аллергия на солнечный свет, не нужно обращать внимания на его внешний вид, – сказала учительница. – Садись, Юра». Как же я ее ненавидел в этот момент. Грузную пожилую, похожую на прокисшее тесто тетку, ее глупую, неискреннюю, мертвую улыбку. Своим вступлением она привлекла ко мне еще больше внимания. По классу зашелестело, словно внезапный ветер тронул верхушки деревьев. Я сел за парту. Тридцать пар глаз вперилось в меня. Тридцать пар глаз без лиц, просто глаза, точно разноцветные вкрапления в одном белесом человеческом пятне. Среди этих вкраплений выделялась только одна аномалия – розовый цвет, похожий на цвет верхних миражей. Она подросла. Родимое пятно уже не было таким ярким, как раньше. Она тоже поняла, кто я, и поежилась, точно увидела что-то противное и склизкое наподобие пиявки.

Не понимал я эту девочку. Наверняка она в классе имела какое-нибудь обидное прозвище и вряд ли чувствовала себя такой же, как все. Думаю, издевательства тоже терпела. Так почему я у нее вызывал неприязнь? Разве не должно быть наоборот? Разве не должны мы держаться вместе? Или на моем фоне она как раз чувствовала себя нормальной? Что это за такое странное стремление – почувствовать себя как все, пускай за счет кого-то, кто страшнее и уродливее тебя? Мне хотелось рассказать ей о верхних миражах, о чудесном розовом цвете, что я вижу. Может, тогда она не будет меня пугаться? Я решил во что бы то ни стало поговорить с ней позже.

Когда контрольная закончилась, в коридоре меня обступили одноклассники. Без присмотра учительницы они стали агрессивными. Я чувствовал, что они боятся меня, и этот страх придавал им смелости, смелость же выражалась в издевках и насмешках. Отец куда-то запропастился, может, ушел в туалет, и этого хватило, чтобы я в полной мере прочувствовал злобу человеческого пятна. Кто-то постучал по шлему сзади, я дернулся, чем вызвал гогот. Громче всех смеялась она. Смеялась так, чтобы все услышали. Один из самых бойких, явно заводила, схватил обеими руками шлем и попытался стащить. Его остановил мой неумелый, но четкий удар. Он схватился за нос, не понимая, что произошло. Он не мог знать, что все им задуманное уже было в миражах, идиот. Из носа сначала закапала и тут же хлынула кровь. Только тогда он заорал так, будто его убивают. На крик прибежала учительница. Тетка не знала, что делать. Глядя на меня, она не находила в своем засохшем мозгу подходящий для такой ситуации шаблон и словно тупая аквариумная рыба только беззвучно открывала рот.

Дома отец сказал: «Ты поступил правильно, сын». А без него я не понимал, что поступил правильно? Как можно быть настолько тупым?

Вечером того же дня родители сообщили, что на лето я отправляюсь в деревню. Ни дачи, ни деревенского домика у нас не было, это я знал точно. Дед с бабкой мертвы, все, что у них было, мать с отцом продали.

Я никогда и не знал, что небо может быть так высоко над головой. Ехали на машине отца. Старый, уставший Land Cruiser – еще одно следствие глупости моего родителя. Вместо того чтобы купить новую машину за те же деньги, он в свое время безапелляционно отрезал: «Не буду я покупать корейское говно, пускай новое, я лучше «японца» десятилетнего возьму». Теперь он кучу денег вкладывал в этого «замечательного японца». Но отец был чрезвычайно горд собой. Даже несмотря на то, что машина была праворульная, пригнанная с Дальнего Востока.

Я не открывал глаз полностью, пока ехали, чтобы верхние миражи не мешали смотреть на бесконечно высокое небо. Неба было так много, что даже облаков не хватало, чтобы закрыть его, и они плыли за горизонт, будто огромные парусники по бесконечному зеркалу океана. Открывая глаз и наблюдая за будущими десятью секундами, я не видел ничего, что могло произойти, – лишь то, что происходило прямо сейчас. Слишком медленно текло время, и десяти секунд явно было недостаточно для того, чтобы изменилось хоть что-то.