Исход

Так она и сделала. И выяснила, что старая миссис Фенвик скончалась, и прочитала целый абзац, в котором перечислялись ее многочисленные – и, по мнению Зоуи, ранее надежно скрытые – добродетели. Ее смелость, умение откровенно высказывать свое мнение, неважно кому и невзирая на обстоятельства, ее вкус к жизни – и здесь приводился целый перечень еды, которую она особенно любила, – ее строгие требования к поведению окружающих, ее удивительная стойкость в трудном браке с человеком, который всегда был занят либо работой, либо своей одержимостью – коллекцией бабочек, и чья безвременная смерть обернулась благом; матушка никогда не понимала мужчин… Зоуи дочитала до этого места и перешла на следующую страницу. Здесь мисс Фенвик пространно полагала, что миссис Хэдфорд, возможно, не откажется «сплотить ряды» с ней, поселиться в ее коттедже и «выстоять» вместе. Она писала, как была бы счастлива заботиться о ней, как много у них общего, как, в случае объединения ресурсов, у них окажется больше денег, и сколько всевозможных маленьких поездок они могли бы устраивать, и наконец, какую любезность оказала бы ей Сисели, если бы согласилась, ведь после стольких счастливых лет с матушкой предстоящая одинокая жизнь внушает ей ни с чем не сравнимый ужас. В последних строках она умоляла Сисели обдумать свое решение обстоятельно, не торопясь, а тем временем она с радостью подготовит Коттерс-Энд к ее возвращению. Письмо было подписано «с пребольшущей любовью, Аврил».

– Разве это не чудесно с ее стороны? Подумать обо мне, когда у нее самой горе? – Мать била дрожь радостного возбуждения. – Если ты не против, Зоуи, я отправлю ей телеграмму. И уеду немедленно. Подумать только, она пережила похороны несколько недель назад, а я об этом не подозревала! Так что чем раньше я поеду, тем лучше.

– А ты не хочешь поговорить с ней? Можно сначала позвонить.

– Не получится, дорогая. У нее нет телефона – ее мать не одобряла их. Когда-то он у них был, но мать решила, что Аврил слишком много болтает по нему.

Послали телеграмму с сообщением, что мать выезжает через два дня.

– Я поеду с тобой.

– Нет, дорогая, что ты! Аврил встретит меня. Или в Райде, или проедет на пароме и дождется меня на станции в Саутгемптоне.

Весь день у нее только и было разговоров, что об Аврил и ее письме. В своем решении она не сомневается нисколько, заявила она. Более удачной возможности нельзя и представить. А потом вдруг выяснилось – случайно проскользнуло, – как пугала ее перспектива одинокой жизни: длинные вечера, ночные шорохи, не с кем перемолвиться словом, боязнь, что она не справится, если что-нибудь придет в негодность, – к примеру, газовые баллоны, они такие тяжелые, наверняка опасные, и могут дать утечку так, что и не заметишь, – и потом, как же быть с покупками, если у нее и машины нет, и водить она не умеет и так далее. Зоуи слушала, и ей казалось, что мать чувствовала себя лишней в Лондоне с ними – с ней.

Когда Руперт вернулся с работы и ему сообщили, что случилось, он смешал мартини и поддержал праздничное настроение матери. Он выслушал рассказ о письме, получил возможность прочитать его, затем выслушал пересказ его содержания еще раз; все это время он был терпелив и обаятелен с ней, а Зоуи молчала. Когда Эллен прислала Джульет пожелать всем спокойной ночи, бабушка сказала ей:

– Я возвращаюсь домой, Джульет. Уезжаю на остров. Ты приедешь ко мне в гости летом?

– А там будут еще люди?

– О да, дорогая. Все мои друзья. Это большой остров. Да ты же была там, ты помнишь.

– Не помню, потому что была маленькая. – Она зажмурилась, пережидая бабушкин поцелуй, и сбежала.

– Ну вот! – подытожил Руперт, когда мать Зоуи ушла спать, а они остались вдвоем в гостиной. – Все хорошо, что хорошо кончается. Ты отвезешь ее?

– Нет. Она дала телеграмму своей подруге, и та приедет сюда, чтобы отвезти ее домой. Ее, кажется, не затруднит, так что вот.

– Знаешь, по-моему, все это к лучшему, – устало сказал он. – Очевидно, эта Аврил привязана к твоей матери.

– Она сказала… то есть мама, конечно, – как нам будет приятно снова пожить своей семьей.

– Это правда?

– Не знаю, Руперт. А будет? – Она взглянула на него, и оба на миг застыли. У нее мелькнула мысль о том, как же долго это тянется и сколько еще может длиться, не меняясь ни к лучшему, ни к худшему.

Она сказала:

– Мы никогда не говорили о том, каково нам жилось все эти годы, пока тебя не было. И я хочу сделать это теперь. Мне надо кое-что рассказать тебе.

Он стоял у камина и ворошил угли, но, услышав эти слова, выпрямился, быстро взглянул на нее и присел на подлокотник стоящего напротив кресла: как будто готовился к бегству, подумалось ей.

– Судя по твоему тону, разговор очень серьезный, дорогая, – отозвался он, и она вспомнила, что таким голосом он обращался к ней раньше, когда думал, что она собирается устроить сцену.