Исход

Джемайма понимала, что все дело – помимо прочего – в том, что она немного устала, но как-то так вышло, что всю последнюю неделю ее жизнь состояла из всевозможных прекращений, завершений, остановок, исходов, финалов и вдобавок подготовки к чему-то совершенно иному, что пока еще не началось. Вчера она наводила порядок в конторе. Комната была старомодной, странной, из тех, что плохо поддаются попыткам привнести в них порядок. Она просто слегка опустела, но определенно осталась прежней – со стенами в темных панелях, увешанных десятками выцветших фотографий в узких черных рамках, с необозримым двухтумбовым столом красного дерева, с длинным черным диваном «честерфилд», колючим от лезущего из него конского волоса, жесткими массивными стульями (с подлокотниками – кажется, такие называют «резными»), с окном, которое никогда не удавалось надолго отмыть от лондонской копоти, с темно-зелеными тканевыми жалюзи, которые вечно застревали на полпути, с некогда колоритным, а теперь потертым турецким ковром на паркетном полу – и выглядела обставленной по вкусу угрюмого великана. Самой себе Джемайма казалась в этой комнате крохотной – впрочем, она и была невелика, но тут вообще смехотворно терялась. Даже вещи на письменном столе поражали размерами: бювар, календарь в серебряной рамке, на котором она только что выставила дату «Пятница, 18 июля», семейные фотографии. По одной на каждого из его детей, на снимках – совсем еще маленьких: Саймон в шортиках, с игрушечной яхтой на коленях, Полли, которая на прошлой неделе вышла замуж, а тут она серьезная девчушка в летнем платьице без рукавов, Уильям, двухлетний малыш в белой панамке на руках у матери, среди лужайки. На ней мешковатое летнее платье в цветочек; видимо, налетел ветер, потому что пряди волос выбились из низкого узла у нее на затылке. Судя по виду, Уильям рвался сбежать, а она с терпеливой нежностью смотрела на него. Большая фотография, на которой она была снята одна, куда-то исчезла.

Были здесь и чернильные письменные приборы, и образцы древесины, и лотки для документов на разных стадиях обработки. Все это она расставила на столе ровно, даже симметрично, ответила на ту утреннюю почту, на какую смогла, прикрепила к входящим скрепками, чтобы он просмотрел, и вложила в бювар. Странно было делать все это в последний раз, особенно потому, что никто в конторе не знал, что этот – последний.

В темной каморке за кабинетом она надела чехол на свою пишущую машинку, взяла шляпку и сумочку и выскользнула за дверь.

– Уходите пораньше? – спросил конторский посыльный.

– Да. Мистера Хью сегодня нет, – ответила она. Но зачем она вообще утруждалась? Это Алфи не касается.

Она отправилась домой, укладывать вещи мальчишек. Домом она вот уже почти семь лет называла нижнюю половину здания на Бломфилд-роуд у Риджентс-канала. Выбрала его потому, что за аренду просили недорого, вдобавок за домом был большой сад для детей. Две спальни, гостиная на первом этаже, столовая и тесная кухонька на цокольном. Дом был сырым, не держал тепло, в квартире над ними жили какие-то странные люди, которых она слегка побаивалась, и все-таки служил им домом с тех пор, как погиб Кен.

Она вернулась задолго до прихода мальчишек из школы – очень удачно, потому что укладывать вещи в их отсутствие получалось гораздо спокойнее. Они были взбудоражены предстоящей поездкой в лагерь на две недели и волновались только об одном: хватит ли там листьев тополя для их гусениц винного бражника. Она достала потрепанный кожаный чемодан, принадлежавший Кену. Он уже не застегивался как полагается, приходилось затягивать на нем кожаный ремень. Со всей стиркой она справилась еще в прошлые выходные, так что теперь осталось только отсчитать столько вещей, сколько понадобится. По две майки каждому, по две пары шортиков, по четыре рубашки и пуловер. Поедут они в спортивных туфлях, с собой возьмут только сандалии. Может, по паре носков каждому? Но она же знала, что носить их они не станут. В поездке могут пригодиться плащи, только и плащи они ни за что не будут надевать, и ей придется напоминать, чтобы не забыли их в поезде. Понадобятся еще продуктовые карточки, к ним она подколола адрес и номер телефона – на случай, если вдруг она понадобится. В завершение она уложила их кепки, плавки и по полотенцу каждому. Второй чемодан, поменьше, – для книг, перочинных ножиков и прочего имущества: лупы Тома, с помощью которой он увлеченно разводил огонь, фотоаппарата «Брауни», принадлежащего Генри. И конечно, они возьмут с собой серую мартышку Хойти (собственность Тома) и Спаркера (плюшевого медвежонка Генри). Как и в чем они собирались везти гусениц, она не знала. Так странно, думала она, что они уезжают отсюда не просто на две недели – больше они вообще сюда не вернутся. Мальчишки об этом знали и предвкушали перемены, но она, обведя взглядом захламленную, неряшливую комнату, переполненную их сокровищами и просто вещами, ощутила, как щемит сердце. Кончилась эпоха.