Исход

Поначалу он относился к ней почти как к дочери: она в ответ одаривала его ласковым доверием, смотрела на него снизу вверх взглядом, какой он всегда надеялся заслужить от Анджелы. Но когда до него дошло, что она действительно влюблена в него, разумеется, он сказал, что женат, – он-то не дешевка, не мелкий подонок, как некоторые. «Так я и думала», – вот и все, что она ответила, но он все равно почувствовал, что для нее это шок. И подумал, что надо было сказать ей раньше, но как-то к слову не приходилось. После этого все изменилось, а к худу или к добру, он не мог определить. В ее отношении к нему появился новый подтекст: она уже не приглушала его ощущение фиаско в роли отца, теперь она понемногу начинала влиять на то, как он чувствовал себя в роли мужа, мужчины. Безмерно утешало сознание, что в нем видят романтический образ: от этого Джессика отступала на задний план в его мыслях, его жалкая ревность угасала, оставляя за собой скорее отвращение, нежели отчаяние. Он говорил Веронике, насколько он привязан к ней, как дорожит ее обществом (теперь они проводили вместе почти каждый вечер – гуляли вдоль канала, часами сидели в садиках у пабов, пили какао у нее в комнате). А на работе оба вели увлекательную игру – притворялись, будто едва знакомы, общались официальным тоном, договаривались о встречах, пользуясь тайным шифром. Язва беспокоила его все реже и наконец перестала напоминать о себе совсем. Наступил ее день рождения, ей исполнился двадцать один год, и он подарил ей платок от «Жакмар» – желтый, с красными серпиками и молоточками по всему полю – русские мотивы вошли в моду – и серебряный браслет с гравировкой «Вероника». Она пришла в восторг и расстроилась лишь оттого, что должна уехать праздновать к родителям. Она звала и его, но он отказался. Вернулась она на машине, ярко-алом «МГ», который подарили ей родители. Это было замечательно: он умудрялся добывать бензин, благодаря чему они уезжали из Оксфорда или Вудстока туда, где могли не опасаться встретить кого-нибудь из знакомых.

Пока она была у родителей, он воспользовался случаем, чтобы съездить в Лондон, и поскольку на этот раз не предупредил о своем приезде, то столкнулся нос к носу с Клаттеруортом. Тот, по-видимому, просто пил чай с Джессикой, но Реймонд заподозрил, что еще до чая случилось много чего. И был потрясен тем, как гадостно ему от этого стало: не сразу смог заговорить, потом наконец выдавил несколько слов, объясняя, что просто заехал за важными бумагами. Тяжело ступая, он потащился наверх, в комнату, где спал, и там нарочито шумно выдвигал и задвигал ящики. Ее комната находилась с другой стороны от лестничной площадки – дверь открыта, постель безукоризненно заправлена. Очевидно, чай значился первым пунктом. Он сошел вниз и покинул дом, оставил им. Пешком направился к станции подземки, сел в первый же поезд до Пикадилли, завернул в кинотеатр, где крутили хроники, и просидел там два сеанса. Потом заказал еду в ближайшем ресторане: от еды его замутило, но он выпил бутылку вина и бокал испанского бренди. К тому времени, как он поспешил к Паддингтону, чтобы успеть на последний поезд, его лихорадило, он был пьян. В комнате его ждала записка: «Звонила ваша жена. Пожалуйста, позвоните ей». Черта с два! Он завалился в постель и через пару часов проснулся с пересохшим, как песок в пустыне, ртом, спазмами в желудке и раскалывающейся от боли головой. Остаток ночи он только и делал, что таскался из комнаты в уборную и обратно, и после безрезультатных поисков аспирина улегся снова в постель, слушая, как в голове вертятся обрывки диалогов: «Как думаешь, он что-нибудь заподозрил?» – «Господи, да нет же! Он вообще понятия не имеет!» – «А ты уверена? Он точно не вернется?» – «Положа руку на сердце, милый Реймонд мало что смыслит в таких вещах». А потом – усталые улыбки или ехидные насмешки над его недалекостью…

Вероника вернулась назавтра под вечер, и когда он выходил с работы, ждала его у автобусной остановки, сидя в машине.

– Она моя, – объявила она, – подарок на двадцать первый день рождения. Прелесть, правда? Сейчас я пущу вас за руль, мы могли бы съездить в «Три голубя» и выпить там. Но как же я рада, что наконец вернулась… что случилось? – К тому времени он уже сел в машину. – Вид у вас ужасный!

– Не здесь, – ответил он. – Давайте уедем из города.

Но когда они остановились на безлюдном участке проселочной дороги и она снова повернулась к нему и с неподдельной тревогой спросила, что же все-таки случилось, а он попытался объяснить ей и не смог, его вдруг прорвало. Весь его гнев и ненависть, не только к себе, но и к ним, все его отчаяние выплеснулись наружу в неуправляемом порыве. Закрыв лицо руками, он всхлипывал и не мог выговорить ни слова.

Как мило она себя повела! Так ласково и участливо, так явно встала на его сторону. Ибо он ей все-таки рассказал – все от начала до конца, и какое же это было бесконечное облегчение – выговориться тому, кто всерьез беспокоится о нем, кто потрясен не меньше, чем он сам.