Исход

Покрытые мхом скалы напоминают мне каких-то жестоких и неподкупных стражников. И я подумала, что если кто-нибудь войдёт в эти фьорды с недобрыми намерениями, скалы сдвинутся и раздавят непрошенных гостей. От этих мыслей мне даже сделалось страшно. Я стала думать, что ничего худого у нас не было в мыслях, когда мы плыли сюда. А значит, скалы не могут причинить нам вреда.

Но вот остались позади фьорды, показался Мурман… Миновали Александровск… Впереди – Канин Нос… Завидев Архангельск, мы стали собирать свои нехитрые пожитки, готовясь навсегда распрощаться с “Княгиней Ольгой”. Мать Филофея расплакалась и сказала, что не хочет в монастырь, а чего хочет – не знает, и ничего не умеет, поэтому как жить, тоже не знает. Да и мне не хотелось уезжать. Тем более что и я понятия не имела, куда теперь ехать, как жить и что делать. Могла ли я знать, когда читала роман Чернышевского, что его название будет преследовать меня. Единственное место на Земле, куда я могу безбоязненно отправиться – это Ваш дом, любезный мой Аполлинарий Матвеевич. Но поверьте, мне страшно подумать, что я надоем Вам и стану обузой. Вы захотите спровадить меня замуж, чтобы наконец избавиться от моего назойливого присутствия. Больше всего на свете я не хотела бы увидеть, как Вы гоните меня из дому. Пусть бы лучше у меня оставалась моя мечта – приятно думать, что ты кому-то нужна и где-то есть для тебя место. Мне было бы стыдно объедать Вас. Довольно и того, что Вы снабдили меня деньгами и что только благодаря Вам и я, и даже мать Филофея, такая же несчастная, в сущности, смогли совершить это сказочное путешествие – побывать в трёх странах и пяти городах, увидеть норвежских рыбаков и пожать руку русской императрице, надышаться морским воздухом и наглядеться на фьорды. Но всё это время я знала, что деваться мне совершенно некуда, и готовилась к высадке в Архангельске, чтобы железной дорогой отправиться в Харьков. Но тут случилось то, чего я сама никак не ожидала.

Должна сказать, что я ужасно полюбила “Княгиню Ольгу” и всю нашу команду. Впервые за долгое время ко мне отнеслись с уважением. Никто не гонит меня, никто не смотрит на меня как на помеху или надоевшую вещь, никто не пытается от меня избавиться. Напротив, отношения мои с командой и пассажирами сложились превосходные. Несколько раз я даже стояла за штурвалом, сорвав похвалы бывалых моряков. Если бы только я была мужчиной, то непременно связала бы жизнь с морем. Это стихия, в которую я влюблена. У каждого моря свой характер, и мне кажется, я могу слышать голос моря – оно говорит со мной. Но – увы. Женщине на флоте не место (а где ей вообще место?). Хотя Георгий Георгиевич с этим решительно не согласен и утверждает, что женщин непременно следует привлекать во флот. Он даже написал книгу “Право женщины на море”. К сожалению, на корабле её нет. Но я обязательно прочитаю потом.

По выходе из Петербурга команда “Княгини Ольги” состояла из двадцати восьми человек. Кроме Георгия Георгиевича Дубровина на борт поднялись штурманы Тетерюковский и Бреев, гарпунёры Немтинов и Музалевский, боцман Арюутов, рулевой Макаров, который, кстати, очень гордится своей “морской” фамилией, пятнадцать матросов, машинисты Раев, Ильин и Вольховский, кочегар Поморцев, повар Зуров и стюард Христофор Фау. В Архангельске к команде должны были присоединиться ещё трое, включая судового врача. Но вместо этого в Трандгейме исчез Вольховский, оставивший записку, что передумал идти на полюс, а вместо этого решил остаться в Норвегии. Потом, уже в Архангельске, троих матросов пришлось списать на берег по болезни. Те трое, включая судового врача, которых ждали на “Княгине Ольге”, прислали письма с извинениями, что не смогут явиться. Опять же в Архангельске сломал ногу штурман Тетерюковский, и решено было его также оставить на берегу. Словом, команда изрядно поредела, чему я стала свидетельницей, поскольку решила проводить “Княгиню Ольгу”. Такое же решение приняли и другие пассажиры. Нам всем разрешено было остаться в наших каютах до отплытия шхуны. Мы же все, по предложению Анны Романовны, собрали небольшую сумму и передали её капитану Дубровину на нужды экспедиции. Видели бы Вы, как расчувствовался наш капитан, принимая это пожертвование! Я же придумала и ещё одну вещь, за которую капитан назвал меня затейницей. Сойдя на берег, я купила в городе толстые клеёнчатые тетради и надписала на каждой: “Дневник имярек экспедиции капитана Дубровина, имеющей целью пройти вдоль восточного побережья Новой Земли к Земле Франца Иосифа, чтобы оттуда добраться до Северного полюса, по пути составляя подробную карту, и исследовать подводные течения, дрейфы льдов, а равно промыслы на китов, моржей и тюленей”. Такие тетради я отдала всем участникам экспедиции, что было встречено интересом и одобрением. Все согласились, что такие дневники, особенно собранные вместе, станут ценным собранием сведений, поскольку одна голова – хорошо, а около тридцати голов – лучше.