Исход

Итак, как говорит наш капитан, решено, что мы должны делать каяки, нарты, подготовить одежду, обувь, провизию и письма.

Не знаю, что думать. Не понимаю, что чувствую. Рада ли я или, напротив, опечалена? Хочу ли уйти или хочу остаться? Одно я знаю точно, и это удивляет: меня опять выгоняют. Но я как будто ждала этого и восприняла как должное, даже с некоторым удовлетворением.

Даже подготовка проходила в тяжёлых условиях. Но штурман сказал: тяжело в учении, легко в бою. Что такое переход по льду, я знаю по нашей экспедиции за плавником. Но это был короткий переход, прогулка. А сейчас нам предстоят недели, а то и месяцы пути по ропакам и торосам, через метели и майны. Поэтому я легко переношу сегодняшние тяготы и внушаю себе, что работа в трюме при -30° R облегчит нам переход, потому что, вспоминая об этой работе в походе, мы наверняка будем думать, что всё не так уж и плохо.

При свете медвежьих коптилок, из разобранных переборок, обшивки, обручей с бочек, ракс и даже столешницы делались остовы каяков, оплетались бечёвкой, а после обшивались парусиной. Руки у всех стыли, пальцы не гнулись, а кожа на руках трескалась. Игла едва ли не прилипала к пальцам на таком морозе и казалась раскалённой. Но все работали и не жаловались. И так изо дня в день. Сначала мы молча вживались в наше новое положение, но понемногу стали привыкать, и даже примерзающие к пальцам иглы перестали пугать нас. И скоро стали видны плоды трудов наших. Трюм начал заполняться каяками и нартами. Все мы повеселели, видя, как приближается день окончания каторжного труда. Вскоре каяки были выкрашены на кухне, а когда краска высохла, их спустили на воду недалеко от шхуны. Ни у кого не вызывало сомнений, что все без исключения каяки должны подвергнуться испытаниям. Вся команда занималась переброской их к воде – благо, полыньи образовались недалеко от “Княгини Ольги”. Штурман сам взялся испытать новые лодки, которые оказались вполне устойчивыми и, кажется, ни одна из них не дала течи. Капитан же, наблюдавший за испытаниями, в очередной раз высказался в том смысле, что возня с каяками – пустое дело, и гораздо разумнее взять с собой вельбот. Он почему-то уверен, что мыса Флора мы достигнем меньше, чем за месяц. Штурман, как только слышит про вельбот, приходит в ярость, из глаз его, того гляди, посыплются искры. И вот он красный, вытаращивший глаза, с трудом сдерживаясь, в который раз заводит песнь о том, что с вельботом мы не сдвинемся с места. Я уже заранее знаю всё, что они скажут друг другу. Капитан опять вспомнит про Делонга, а штурман скажет, что их было больше, весу у них было меньше, а сам Делонг не вышел живым из этого перехода, и шлюпка не спасла ему жизнь. Потом капитан выразит непонимание той тщательности, с которой мы готовимся к переходу. Ведь, по его убеждению, идти нам предстоит не так уж и долго. На что штурман возразит, что нас ждёт более, чем месячный переход. И они заспорят. Потом, наспорившись, капитан скажет, что напрасно они использовали столешницу и паруса. А штурман пробурчит, что если капитану так жалко столешницы, то напрасно он отпускал команду со шхуны, потому что сам штурман, уходя в одиночестве, вполне обошёлся бы обручами с бочек и шкурами. А уж если ему предстоит руководить переходом и брать под свою ответственность людей, он не имеет права быть плохо подготовленным.

– Ну что ж, – согласится капитан. И разговор затухнет. Но через день его искры вновь воспламенятся, и всё начнётся сначала, едва ли не слово в слово.

Со стороны может показаться, что это у них такая игра, цель которой – не выйти из себя. Пока счёт равный. Ни проигравших, ни выигравших нет.

Постепенно я поняла, что все мы должны быть благодарны штурману и его могучей энергии. Если бы он не затеял этот поход и не расшевелил бы всю команду, заставив работать и суетиться, половина из нас наверняка примёрзла бы к своим койкам. Нас несёт в неизвестность, делать становится нечего, даже охоты не стало – медведи давно не объявлялись поблизости. Полярная ночь без солнца и с медвежьими коптилками, от которых копоти больше чем света, усыпляет и нагоняет какую-то душевную тупость. А при условии вынужденного безделия можно сойти с ума и начать галлюцинировать. Что-то похожее начиналось и у меня, когда в заиндевевших углах моей каюты при скудном свете коптилки мне мерещились какие-то чудовища и наводили на меня непреодолимый ужас.