– Я же говорю, – кивнула она на Сергея, – только жизнь людям портите, отравляете… чужой век заедаете… Если долго человека мучить, он ответит однажды. О! Как он ответит! Только не надо будет винить никого! Себя… Самих себя во всём вините. Вы привыкли выдумывать, вокруг вас ничего настоящего – всё, всё придумано… Но однажды все так устанут от ваших выдумок, что всё рухнет. Вся жизнь рухнет из-за таких, как вы… Как вы все надоели со своей придуманной жизнью! Вы только и можете, что всех мучить: детей, кошек, друг друга, самих себя… Вы не умеете любить, вы – мертвецы, злые мертвецы, у вас одни правила кругом, а правила – одно другого глупее. Только вы и правил-то не выполняете!..
– Кто это «вы»? – хмуро спросила Наталья Максимовна, очень внимательно слушавшая, но ничего не понявшая.
– Да вы – все!..
– Каких кошек?.. Я вам про сына толкую, а вы мне про каких-то кошек… Сумасшедший дом… Вы, голубушка, сумасшедшая.
– Позволю себе напомнить, Наталья Максимовна, – совершенно спокойно, только устало произнесла Ольга, усаживаясь на край кровати, – что сын у вас не один.
В самом деле, Наталья Максимовна совершенно забыла про Мику, притаившегося у неё за спиной и прослушавшего перебранку от первого до последнего слова. Только сейчас Наталья Максимовна вспомнила о Мике и в поисках его резко обернулась. Увидев Мику тут же, она подбоченилась и объявила грозно:
– Ты что же это? Подслушиваешь?
– А куда мне деться? – пробормотал Мика.
И поскольку он был прав, Наталья Максимовна сказала только:
– Едем!..
После этого она бросила на Ольгу страшный взгляд, выражающий одновременно угрозу и торжество, и, подталкивая Мику, направилась к выходу. О том, чтобы остаться в этой квартире, не могло быть и речи.
Наталья Максимовна вернулась на другое утро. Правда, не с тем, чтобы остаться или примириться с Ольгой – она привезла с собой доктора, рекомендованного ей родственниками.
Ольга встретила их мрачно: за ночь Садовскому стало хуже, он весь горел и постоянно бредил.
– Тиф, по всей видимости, – сказал доктор, закончив осмотр.
Потом, как будто о чём-то вспомнив, он оглядел обеих женщин и добавил:
– Надеюсь, заразиться вы не успели…
После этого он ушёл, чтобы заняться организацией перевозки Сергея в больницу.
– В больнице будет уход, – пояснил он. – А дома – нет… это и опасно… Заразиться можете…
Но Наталья Максимовна так посмотрела на Ольгу, что было ясно: всё дело в том, что Ольга не умеет ухаживать за тифозными больными. Даже этого она не умеет.
Доктор скоро вернулся, и Сергея увезли в Александровскую больницу.
– Ехать сейчас не нужно, – сказал доктор.
Но Наталья Максимовна ушла следом за медицинской процессией. Ольга осталась.
Ольга вновь осталась одна. Но это было другое одиночество, непохожее на московское. Да и Москва с некоторых пор вспоминалась совсем по-другому – такая домашняя, тёплая, уютная своими двориками и закоулками, зовущая колоколами и галочьим граем. Петербург – совсем другое дело! У этого города нет сердца, а если и есть, то оно гранитное. Вот из того самого гранита, которым устланы набережные. А море… Какое оно холодное, серое, жестокое… В Бердянске море совсем другое…
Как одиноко в этом городе, какие чужие, безразличные здесь люди! Даже Сергей стал здесь другим. Ах, да – Сергей. Как это всё ужасно: Олимпия, драка, а теперь ещё и тиф… Как это всё отвратительно!
Ольга весь день то ходила по комнатам, кутаясь в цветастый шерстяной платок, то лежала на диване в столовой. Конечно, дай-то Бог, чтобы Сергей поправился. Но если он поправится, что делать дальше? Должна ли Ольга остаться с ним? И останется ли с ней Сергей? А ведь, пожалуй, прав Аполлинарий Матвеевич: наиграется с ней Сергей и бросит. И что тогда?