Исход

Кухарка, само собой, от души подивилась, как это находятся люди, не знающие Поликсены Афанасьевны, а после, присев на скамеечку, повела рассказ. И мать Филофея узнала, что Поликсена Афанасьевна Червякова – дама больших достоинств, можно даже сказать «торжественная дама» – впала в грех. И хоть грех-то был не так большой руки, но недоброжелатели нашлись тут же и, воспользовавшись Поликсениной слабостью, связали эту «торжественную даму» по рукам и ногам. Первым же среди недоброжелателей оказался супруг Поликсены, что, к слову, совершенно неудивительно. Теперь же Поликсена Афанасьевна в цепях и мечется, но помочь ей решительно некому. Но Поликсена уже пообещала, что ничего не пожалеет, если кто поможет ей сбросить цепи.

– Потому как она женщина богатая и души широкой, – подытожила кухарка.

И вот тут-то у матери Филофеи даже руки задрожали, а в глазах почему-то потемнело. Было совершенно ясно: «торжественная дама» Поликсена – это именно то, что и разыскивала мать Филофея, сбивая башмаки по московским улицам. Но, как и в случае с купцом Тефтелевым, Филофея побоялась обнаруживать свою радость и принялась притворно охать над судьбой купчихи Червяковой. А после, поддавшись на уговоры кухарки, пообещала подумать насчёт того, чтобы сходить к «торжественной даме» и рассказать ей о добродетелях и возможностях матушки Елпидифоры. На самом деле, ей хотелось только одного: сорваться с места и помчаться в дом Червяковых. Но вместо этого она, ничем не выдавая своих желаний, выпила ещё чая, после чего отправилась восвояси. И только на следующий день она явилась к дому Червяковых и уже очень скоро сидела на кухне и как бы невзначай расспрашивала собравшихся слуг о хозяйке.

– Слышала я, – говорила она вкрадчиво, – что будто хозяйка ваша – дама торжественная, но имеет нужду в помощниках, и что будто бы постигла её беда…

– Угу… – отвечала местная кухарка, громыхавшая какими-то горшками, – торжественная… Каждый день у ей торжество…

Присутствующие захихикали.

– С утра налижется, – продолжала кухарка, отставив горшки и со злостью в глазах уставившись на мать Филофею, – и айда на задний двор. А там ещё с кучером… А там и лакей подоспеет… И давай!.. Он гармонь растягивает, она юбкой трясёт, а Васька, сволочь такая, подогревает… А вот как разогнали всю эту пьяную свору, от неё пойло попрятали, у неё и беда…

– Ах ты, Господи, – вздыхала мать Филофея.

– Да погоди ты, Дарья, – вмешалась молоденькая горничная. – Что ты как зло?..

– А как с пропойцами-то полагается? – огрызнулась Дарья. – Ты-то много на своём веку видела?.. Вот и молчи… А я ещё в деревне насмотрелась на это племя… Житья от них никому нет!.. И ладно бы мужик к свинскому образу устремлялся – ему это по званию положено, он и без того недалеко ушёл. Но баба-то, баба!.. Тьфу, срам какой!

– Ты мне, Дарья, рот не затыкай, – обиделась горничная. – Я, может, хозяйку лучше твоего знаю. Ты сама-то не пьёшь, что ли? Как праздник – так пьяная, соврать не дадут…

– Вот то-то, что праздник! – прогрохотала Дарья. – Ты и различай: где праздник, а где каждый день…

– А что прикажешь делать, если она слабая оказалась? Тут человек себе не властен…

Дарья хотела ещё что-то ответить, но мать Филофея, почувствовав, что нужный момент настал, вклинилась в разговор с уже заученной речью о добродетелях и связях матушки Елпидифоры. Рассказ её как будто примирил спорщиц: и Дарья, и молоденькая горничная стали жадно слушать, точно боялись пропустить хоть слово.

А спустя несколько дней Поликсена Афанасьевна Червякова явилась в монастырь. Сначала визит её весьма напоминал визит купца Тефтелева: после службы последовала просьба поговорить с матушкой о делах. Потом в приёмной у матушки состоялся обмен фразами вроде: «Какие у меня дела!..», «Дела разные могут быть…», «Моё дело – пост и молитва…», «Страждущие помощи вашей ждут…», «Моя помощь – молитва и доброе слово…» Наконец поступило приглашение в келью угоститься по-монастырски.

Когда же Поликсена Афанасьевна вошла к матушке в келью, глазам её предстал накрытый стол, причём накрытый не в пример богаче и сытнее, нежели для купца Тефтелева. Взгляд Поликсены змейкой скользнул по столу, и при виде бутылочек, наполненных одна прозрачной жидкостью, другая жидкостью вишнёвого цвета, глаза её радостно вспыхнули. Поликсена облизнулась и посмотрела на матушку с умилением и благодарностью.

– Господи! – пропела она. – Благодарю Тебя, яко насытил еси нас земных Твоих благ…

Тут она указала обеими руками на бутылочки и, взглянув опять на матушку с умилением, добавила:

– Кана Галилейская…

Матушка молча подхватила Поликсену под локоток и усадила за стол аккурат напротив бутылочек. Лицо Поликсены приобрело такое выражение, будто бы очутилась она не в монашеской келье с горячим самоваром, пирогами и наливками, а поселилась навеки в райской куще среди благоуханий и пения райских птиц.

А тут ещё матушка Елпидифора ласково сказала:

– Наливочки?.. Или…

– Или, – ответила Поликсена с умилением. И добавила:

– Или…