Исход

Но это не так. Эта книга – последняя часть меня, которая цепляется за надежду. Эта книга больше обычной одержимости, и ему это известно. Я наконец поднимаю на него глаза, огонь и вода смешиваются, и в них я вижу те дни, которые мы проводили в доме его врага. Дни и часы, когда мы беседовали, смеялись, ссорились, трахались и занимались любовью, а он шептал мне слова, от которых я даже дышала иначе.

– Да, это ничто, верно?

– Господи, вы в порядке? – вмешивается официантка и приседает, чтобы собрать с пола посуду.

– Мне очень жаль, – тихо говорю я, не сводя глаз с Тобиаса. Мои слова предназначены для него. Он их впитывает. – J’espère que je pourrais…[65]

– Кем? – тихо спрашивает Тобиас, его слова обнимают мое сердце, от нежности его взгляда перехватывает дыхание.

Я знаю, что Алисия следит за нашей беседой, но не собираюсь отводить глаза.

Собрав несколько осколков с пола, официантка встает.

– Я принесу вам новую скатерть, вино, ужин, – тихонько смеется она, – извините, но с книгой ничем помочь не смогу.

– В этом нет необходимости. И, честно сказать, сериал был лучше, – шучу я. Дурацкая попытка скрыть свою боль, но меня выдает дрожь в голосе. – Я ухожу.

Официантка переводит взгляд на Тобиаса и округляет глаза.

Он красив, не так ли? Он – мой шип, и с ним я пою самую сладкую песнь.

– И теряю его, – произношу я вслух, заканчивая мысль. Я всецело охвачена этим мгновением, и Тобиас позволяет мне, действительно позволяет увидеть его чувства. Его взгляд полон тоски, нашей совместной истории. Он помнит.

Он помнит нас. Он все помнит.

– Pourquoi la vie est-elle si cruelle[66]? – спрашиваю я его, мой взгляд тускнеет.

– Это французский? – интересуется находящаяся в неведении официантка, тщетно пытающаяся исправить все в моем потерявшем равновесие мире. – Такой красивый язык.

– Сколько я должна? Потому что сомневаюсь, что смогу платить и дальше, – угрюмо спрашиваю я, обращаясь к стоящему напротив мужчине.

– Ничего, дорогая. Я разберусь. Вы даже не поели.

Тобиас сглатывает, в его глазах видна борьба чувств. А я, не сводя с него взора, открываю сумочку и кладу немного налички на заново накрытый стол.

– Я принесу вам сдачу, – говорит официантка и, взяв оставленные деньги, смотрит на нас, на ее лице появляется серьезное выражение, пока мы оба глядим в наше прошлое.

Я качаю головой.

– Оставьте себе.

Она благодарит и оставляет нас смотреть друг на друга. Секунды тянутся, а мы впервые, когда укрывающий нас туман боли наконец рассеивается, видим друг друга без него.

– Наверное, мне не стоило приезжать, но я просто хотела увидеть… – По щеке течет слеза, но я не могу собраться с мыслями и качаю головой. Смотрю на книгу и пальцы, которыми он держит обгоревшие страницы. У меня вырывается самоуничижительный смешок, от слез снова все расплывается, и я признаю правду.

– Je suppose que je serai toujours la fille qui pleure à la lune[67].

Когда я выхожу из ресторана на пронизывающий ветер, Тобиас все так же стоит у моего столика с книгой в руке.

Глава 46

Я резко просыпаюсь, последний сон лишил меня сил, и конечности, налившиеся свинцом от дремоты, протестуют. Пытаясь прийти в себя, вижу яркую двойную вспышку молнии за застекленными дверями. Должно быть, меня разбудил гром.

Выровняв дыхание, пытаюсь вспомнить сон и с радостью отмечаю, что не могу. Но атмосфера вокруг меня, жар, приливший к щекам, учащенное дыхание ясно дают понять, что сон не был безобидным.

Мои сны нечасто бывают такими. Пытаясь от них освободиться, я каждый раз терплю неудачу.

Тук-тук-тук.

Это не гром.

Вскочив с кровати, осматриваюсь в комнате, но ничего не нахожу.

Сесилия, это не прошлое, ты в настоящем. Открой дверь.

Встревоженная, накидываю халат и достаю из сумки пистолет, пытаясь побороть страх.

Сесилия, это не прошлое.

Чем больше я медлю, тем четче проходит граница между прошлым и настоящим – я в относительной безопасности. Я больше никогда не буду девушкой, которая неспособна дать отпор или попытаться себя спасти. После отъезда из Трипл-Фоллс я никогда не расставалась с пистолетом. Мы с Колином тысячу раз спорили из-за моей коллекции огнестрельного оружия. Я всегда побеждала в этих спорах.

Тук-тук-тук.

Дождь стучит по крыше, смывая выпавший снег, и я, опустив пистолет, спускаюсь по лестнице.

Динь-дон. Динь-дон.

«Доминик, нет!»

Подойдя к входной двери, делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, и выглядываю, увидев за завесой дождя горящие фары. Разобрать марку машины не получается.

Вскрикиваю, когда снова раздается стук, и он меня слышит.

– Сесилия, открывай, черт подери.

Я включаю свет на крыльце, чувствуя, как по шее бегут мурашки. Он стучит снова, и, открыв дверь, я вижу промокшего под дождем Тобиаса со стеклянными глазами и каменным выражением лица. Он одет в костюм, в котором я видела его за ужином, на шее висит развязанный галстук, а блестящие темные волосы промокли насквозь.