Исход

На следующую ночь, ветреную и темную, Юрка, Скворцов и Веретенников долго ползали вокруг базы, стараясь двигаться с подветренной стороны. Они несколько раз переползали полотно железной дороги, спустились в овраг. Они притирались к местности, как сказал Веретенников, а потом, после полуночи, в овраге к ним присоединились еще двое: маленький веснушчатый Коля Зубков, Юрке ниже груди, а второй — пожилой и молчаливый Афанасий Синицын, Веретенников называл его по имени и отчеству — Афанасием Федоровичем, он почти не разговаривал, но Веретенников больше всего обращался к нему, уточняя подробности. Часа в два ночи паровоз протащил на базу два десятка цистерн, он долго пыхтел перед проходной, солдаты с карманными фонариками осматривали каждый прицеп, каждое колесо, на паровозе время от времени травили пар; в другие ворота несколько раз въезжали и выезжали приземистые авиационные бензозаправщики с притушенными фарами; они заправлялись у подземной насосной станции в стороне от резервуаров, другая насосная станция перекачивала горючее из цистерн; база жила незаметной напряженной жизнью.

— Базу строили пленные из глуховского концлагеря, работы закончились три месяца назад, — сказал Синицын. — Потом их всех — две тысячи триста человек — уничтожили, вон в лесу, в десяти километрах отсюда, говорят, в это лето там не селились даже птицы, воздух был отравлен разложением.

— При жизни человек гуляет, после смерти воняет, — неожиданно сказал Коля Зубков.

Юрка удивленно поглядел на него, а Веретенников сквозь зубы выругался.

— Все стихи сочиняешь, Зубков, лучше о деле подумай.

Они осторожно отползли назад и подползли к базе с другой стороны, сделав большой, километра в три, круг, стараясь все запомнить и привязать местность к плану, над которым каждый из них корпел не одни сутки. Юрка никого не знал, можно сказать, кроме Скворцова; сейчас он был захвачен общностью со всеми этими людьми и близостью с ними; после неожиданной вспышки отчуждения к Скворцову ему было стыдно, и больше всего стыдно, потому что он так и не признался, что подслушивал, и презирал себя за это.

Лежа сейчас на пригорке, километрах в трех от базы, Юрка вспомнил школу. С шестого класса у них в филипповской десятилетке стали преподавать немецкий язык, немка была совсем молодая, ее звали Таисией Дмитриевной, и она всегда приходила на уроки с кипой словарей, она любила внеклассное чтение. Юрка ругал себя, что так плохо занимался, немецкий бы ему так пригодился сейчас! Произношение, главное ведь произношение, вон Батурин стрекочет как пулемет. Интересно бы поглядеть этого немца Грюнтера. Скворцов запретил называть его имя. Интересно, Юрка смог бы с ним объясниться по-немецки? Ведь по немецкому у Юрки только посредственно, на большее никогда не вытягивал.

А физик у них в школе был смешной — в очках, сухопарый, как жердь, Петр Петрович, и все его звали «тяготение», это было его любимое словечко, и потом, он был такой худой, длинный, что фигурой своей напоминал это слово — «тяготение». И еще у него было в привычке подолгу держать неуспевающего ученика у доски и «тянуть» душу.

Юрка думал о школе с нежностью, ему все прошлое теперь вообще казалось нереальностью или словно оно приснилось однажды, в чудесном сне, и он сейчас вспомнил немецкие падежи и формы глаголов, все эти «ich», «du», «sie» ему казались детской игрой; слушая пленных немцев, не поспевая за ними, он почти не понимал их речи, только отдельные слова, а тут еще эти лесные овраги с двумя тысячами тремястами мертвецов, отсюда даже птицы улетели.

— Будем ждать дождей, — сказал Веретенников. — Самый сенокос, должны же они быть, черт их возьми, а теперь, я думаю, нам по домам пора. Скоро утро.

Остаток ночи и большую часть дня Юрка и Скворцов беспробудно спали в своей каморке без окон, и Юрке приснилось что-то светлое и огромное — ему приснилась молодая яснолицая женщина, она была стройна и высока; она взяла Юрку на руки и несла, перешагивая через деревни, окопы и леса, и ему было хорошо у нее на руках, он даже заплакал украдкой, так ему было хорошо и покойно.

Он проснулся, услышав глухой голос Скворцова. Тот с кем-то разговаривал, дверь из каморки была полуоткрыта, и Юрка сразу увидел Шуру, он узнал ее по голосу. «Вот бесстыжая, — подумал он. — С первого вечера пришла, и теперь хоть бы хны. Как ни в чем не бывало…» Девушка была чуть старше его самого, Юрка возмутился еще больше и хотел отвернуться к стене, но продолжал разглядывать лицо девушки.

— Юра! Петлин! — услышал он голос Скворцова и быстро встал, оправляя помятую рубаху, спали они не раздеваясь. «Что-то случилось», — подумал он, забывая о Шуре и о своих мыслях, и быстро вышел к ним.

— Здравствуйте, — сказал он, ему никто не ответил. Он покосился на Шуру и тут увидел у Скворцова в руках газету.

— Что? — сразу спросил он.

— Немцы сообщают о полном уничтожении нашего отряда. Трофимов вроде бы убит, много взято в плен. В следующее воскресенье в Ржанске назначена публичная казнь взятых в плен…

Кто-то вздохнул в углу, Юрка оглянулся и увидел Матрену Семеновну.