Исход

— Помои, — проворчал Шлиммер, шумно втягивая в себя сразу полпорции.

Грюнтер пить кофе не стал, сел на нары, повесив мокрую плащ-палатку на колышек, привалился спиной к стене и закрыл глаза. Осталось ровно три часа, он боялся проспать.

«Сын, да почитает отца и мать своих…»

Грюнтер открывает глаза, он, кажется, начинал засыпать. Он устроился поудобнее, ему нельзя было спать, чтобы не раскиснуть. Шлиммер, завалившись на нары, навзничь, уже храпел, положив на лицо пилотку, рука у него с узкой, вялой кистью, пальцы с короткими спиленными ногтями, нет, это совсем не рука рабочего: слишком длинна кисть и большой палец вял и тонок. У рабочего такой безвольной ладони не бывает. «Сын, почитай отца и мать своих». Растоптанное поколение, легшее на операционный стол фашизма. Полнейшая ампутация совести и свободы, ха-ха! «Я освобождаю вас от химеры, называемой совестью. Молодой немец, земной шар перед тобой, под твоими ногами, я отдаю его тебе!» Уже более десяти миллионов бюллетеней опущено в тридцать втором в урны за Гитлера. Народ охотно голосует за наци на так называемых свободных выборах. Зиг хайль! Вперед, вперед! Куда? Кто посмел спросить — куда? Разве не ясно, что вперед — это вперед? Ты усомнился в фюрере? О мессия, пусть усладит тебя это слово, слово народа, истерзанного, распятого тобой, о мессия, исступленный шарлатан, тебе одному ведомо будущее Великой Германии, обетованного острова среди океана человеческих костей. Сальери перерезал себе глотку, отравив двух человек, но ведь это итальянец. Хилый, хлюпкий народец. Мы отберем в России тысячи крепких здоровых детей, вольем их крепкую, северную кровь в жилы Германии, чтобы арийца не поражал фурункулез, чтобы он не страдал половым бессилием. Народ идет за своим фюрером вперед, только вперед! Нет, нет, только вперед, добровольно, во славу нации — штурмовые отряды, гетто, концлагеря, гестапо, миллионы, миллионы слухачей, доносящие друг на друга, в том числе и на самих себя в каждом доме, в каждом подъезде, в каждом сортире, — всего лишь легкая профилактика, необходимая любому народу для прогресса и процветания. Вперед, Германия. Зиг хайль! Во имя фюрера и рейха!

Грюнтер ошалело открыл глаза, вскочил. Что, уже пора? Идем, Шлиммер, действительно, пора! Ты ничего не слышишь, твоя жена спит с другим, ее донимает здоровый зуд в породистых ляжках — разве у чистокровной арийки могут быть другие ляжки? Идем, Шлиммер, идем, сын человеческий, — твоя жена честно отбывает трудовую повинность, вмененную фюрером женщинам Германии. Ничего, мы доберемся и до Азии, ничего, Шлиммер, микадо еще останется с носом, японцы всегда отличались своей азиатской неверностью, они не выполняют договорных обязательств, мы и с ними в свое время посчитаемся. «Подожди, — замедлил шаги Грюнтер. — Перестань себя взвинчивать. Спокойнее, осталось немного. Лучше смотри не оступись».

Грюнтер поднес руки ко рту, подышал на них; от сырости они казались еще холоднее.

12

— Проклятый дождь… Того и гляди, распорешь лицо о проволоку. Почему не включат прожекторов?

— Нужно экономить энергию, Шлиммер, ты забываешь о нуждах рейха, нельзя быть расточительным. Перестань разговаривать, Шлиммер, ты забыл устав? При свете ты станешь мишенью, Шлиммер!

Шлиммер, бормоча проклятия, идет дальше, дождь шелестит о проволоку; тянутся секунды.

Грюнтер натягивает на правую руку перчатку и нащупывает в нагрудном кармане мундира складной нож с автоматически выскакивающим тонким длинным лезвием, стоит нажать на головку рукоятки — и узкое лезвие ножа бьет с силой пистолетного выстрела. Совсем не больно и мгновенно, Шлиммер. Ты ведь умрешь за Великую Германию. Ты слышал сегодня, Шлиммер, крик совы?

Грюнтер достает нож и крепко зажимает его в правой руке, перчатка намокла, и надо быть осторожным; он идет впереди, и Шлиммер то и дело натыкается на него, Грюнтеру нужно дойти до середины именно в тот момент, когда стрелки покажут два, и повернуть обратно, чтобы идти вслед за Шлиммером, уже после того, как будет два.

— Чего ты ползешь? — шипит Шлиммер. — Я о твою каску чуть нос не разбил.

— Куда торопиться? Все равно полтора часа. И не разговаривай, ты, верно, поставил себе целью получить внеочередной наряд на дежурство.

— Я честный солдат, я служу фюреру и Германии, я никогда не откажусь от дежурства, — вяло бурчит Шлиммер, и Грюнтер думает, что он не лишен чувства юмора. Однажды он сказал о своей жене, что эта арийская шлюха гордится тем, что процент арийской крови у нее выше, чем у него, Шлиммера, и этим, мол, объясняется ее половая ненасытность. И что же ты сделал, Иоганн? Ничего, я наставил бы ей... арийских шишек. Это подходящая почва, правильно, Шлиммер, все-таки ты неплохой малый, есть многие хуже тебя…