Исход

— Брешут, собаки, — сказал Юра.

— На, читай.

Юрка неохотно протянул руку, газета была на русском языке, выходила в Ржанске и называлась «Свободный голос». Юрка читал, сдвинув выгоревшие брови, и если он вначале не верил, то сейчас, когда перед глазами рябили фамилии и имена хорошо знакомых людей, указывалось, сколько им лет и откуда они родом, Юрка задышал тяжело и часто, а строчки все плыли и плыли в глаза, двоились, прыгали.

— Этого не может быть!

«При содействии местного населения, измученного террором лесных бандитов и при помощи добровольных частей Русской Освободительной Армии Третьему экспедиционному корпусу под командованием полковника Рудольфа Зольдинга… два дня назад началось наступление… труднопроходимые Ржанские леса…»

— Этого не может быть!

«Крупный отряд бандитов под командованием садиста-коммуниста, три раза судимого в тридцатых годах за изнасилование и убийство малолетних детей (как девочек, так и мальчиков), бандита Трофимова, был полностью окружен и уничтожен до последнего человека…»

«От полнейшей безвыходности, предвидя скорый конец, Сталин приказал выпустить сотни тысяч уголовных преступников — убийц и воров, содержащихся в лагерях Сибири, и приказал перебросить их за линию фронта, в местности, навсегда освобожденные от кровавого владычества коммунистов, для создания террора, неразберихи, провокаций. Немецкое командование призывает население и впредь выявлять бандитов и помогать установлению твердого правопорядка немецким властям, их…»

— Мерзавцы! — сказал Юрка зло. — Да они всё брешут, собаки, не может быть! Проклятые геббельсы! Да что вы, Владимир Степанович? Вы что, верите этой брехне?

— Погоди, Юрка, во всяком случае, это нас не остановит. Дай газету. — Он положил газету на стол, разгладил ладонями и опять пробежал пространный приказ коменданта Ржанска полковника Зольдинга. Он уже несколько дней не брился, и Шура подумала, что нужно будет принести ему отцовскую бритву.

— Шура, — сказал он, поднимая глаза. — Передай Веретенникову, все остается по-прежнему. Хочешь с нами позавтракать? — указал он на стол, где стояла вареная картошка в большой миске и малосольные огурцы в другой.

— Спасибо, завтракала. Я пойду.

— Будь очень осторожна. Передай, чтоб ни малейшего подозрения.

— Садитесь есть, — сердито буркнула Матрена Семеновна. — Какой толк, все давно остыло.

— Я не хочу. — Юрка сел на стул, зажал руки коленями и сгорбился, от этого плечи у него стали совсем узкими.

Матрена Семеновна подошла к нему и, вздохнув, пригладила ему лохматые волосы.

— Эх, сынок, сынок, не поешь — и силы не будет. А что ты без силы можешь? Ты молодой, тебе есть надо. Вставай, садись к столу, а ты, Александра, не уходи, мало побыла. Вон возьми ведро с очистками, вынеси, да по двору повертись подольше, дровишек потюкай. А то зачем приходила?

— Давай, Юрка, садись. — Скворцов придвинулся вместе со стулом к столу. — Свои огурцы, Матрена Семеновна?

— Свои, чьи же еще? В этот год пять грядок есть, как же, хорошо пошли, много будет. Вон еще не все прополола, травой взялось, все от старости руки не доходят.

11

К вечеру на четвертый день была очень сильная гроза, после нее обложило, ветер сник, стало тихо моросить, и земля по-летнему сразу разопрела. Собираясь на пост, Адольф Грюнтер особенно долго копался, ефрейтор Шлиммер, с которым он шел в паре, был злой и сонный, получил от жены чересчур игривое, по его мнению, легкомысленное письмо, и потом все они вот уже второй месяц недосыпали, как в тюрьме, отлучаться из расположения казармы строго воспрещалось, да и сам не пойдешь, — в прошлом году унтер-офицер Вецкле исчез в пять минут, вышел за проволоку и исчез, потом все ходили разглядывать следы, видно было, что Вецкле сопротивлялся, земля была взрыта ногами, но собаки следа не брали; говорили, что у партизан есть особый порошок, отбивавший чутье. Когда под вечер пришла гроза и затем обложило, ужиная, Грюнтер увидел на своей тарелке присохшую к краю вечернюю кашу, пошел в посудомойку, где работали две забитые русские бабы, уходившие в поселок поздно вечером, и, показав грязный край тарелки, замахнулся.

— Свинья, — сказал он по-русски, — немецкий солдат привык к чистоте, — добавил он по-немецки и, увидев, что вторая женщина, согнувшись, прикрыла голову руками, он наклонился, взял женщину за подбородок, приподнял и, глядя в глаза, внятно повторил:

— Свинья!

Ей показалось, что она ослышалась; «ровно в два», — послышалось ей, и она увидела его глаза и поняла, что нет, не ослышалась. «Два!» — повторил он одними губами, и она, оторвавшись от его руки, наклонила голову в знак согласия и неожиданно завизжала, он пнул ногой стоявшее рядом ведро, покрытое марлей, оно с грохотом покатилось, и она завыла в голос.

— Кончай, Грюнтер, — услышал он недовольный голос Шлиммера, — можешь развлекаться потом, когда я кончу есть, у меня от шума плохо варит желудок.

Шлиммер просунул голову в посудомойку и недовольно глядел на воющую женщину, пахло немытой посудой и жирной водой — отвратительно пахло.