Исход чумы

– Нас-то почему в тюрьму? – вышел из толпы еще один чиновник. Его лицо лоснилось от жира, костюм, дорогой, индивидуальной работы известного дизайнера, тоже был грязным. – Мы же непричастны к этому. Отпустите нас немедленно…

Раздался грохот. Петр Алексеевич выстрелил возмущавшемуся точно в лоб.

Чиновник, вмиг обмякший, завалился на пол.

Воцарилась тишина. Все смотрели на тело.

– У кого-то еще есть вопросы? – спросил он, оглядывая каждого.

Вопросов больше ни у кого не было.

– Вот и хорошо. Под конвой всех!

Солдаты начали разбивать толпу на группы, выводить всех из зала. Петр Алексеевич устало смотрел им вслед, размышляя о чем-то своем. Если бы он обернулся и глянул туда, куда упал кабель, то всего произошедшего дальше можно было избежать.

Но он не обернулся. Тяжелые думы забили голову, отвлекая от всего.

А там, в углу, продолжал искрить брошенный кабель, упавший точно в коробку с салфетками, продолжая начатое Своркиным дело.

Глава 13. Разбитый

Вот он – дом.

Тот самый дом, в котором должны были быть его жена и дочь. Должны были, но…

Именно сюда, к матери, его теще, они и направились в тот злополучный день, когда началось заражение. Жена с ребенком уехала, а он, Макс, остался, чтобы порыбачить. Отдохнуть ему хотелось.

А потом приехали люди из министерства и увезли его от родных. Большаков вызвал, давний его друг. Вызвал на помощь с загадочным делом, которое в итоге вылилось вот во что.

Кто знает, если бы все повернуть назад, как бы было? Если бы он поехал вместе с женой и дочкой сюда? Что бы было? Где бы сейчас он стоял? Или лежал…

Но это теперь неважно. Вот дом. Пустой.

Вот он.

Максим смотрел на серую пятиэтажку и все понимал. Никого нет живых. Эвакуация тут не проходила, об этом говорили обустроенные окна, обитые целлофаном и одеялами – чтобы не проникла зараза. Значит, народ пытался спастись своими силами. Но от этой гадости просто так не уберечься. Одеяла и простыни тут не помогут. Все умерли.

К горлу подкатил ком.

Максим рванул в знакомый подъезд, забежал на одном дыхании на третий этаж.

И вдруг остановился возле дверей, обитых черным дерматином. На последнем шаге, когда все было преодолено, все препятствия и испытания, Макс не мог сделать то, что должен был. Он не мог войти внутрь.

Пока он здесь, он был в неведении. Глаза не увидели того, что подтвердило бы его догадки, а значит, была еще надежда. Да, она умирает последней, и даже сейчас, когда все было понятно и так, он верил, что самого страшного не случилось.

В какой-то момент парень даже подумал о том, чтобы просто развернуться и уйти. Так будет лучше. Нельзя убивать в душе последнюю надежду. Пусть будет. Пусть хотя бы она будет живой.

Пусть мысли возвращаются сюда, к этому дому и к этому порогу, раз от раза, чтобы успокаивать себя и убеждать – там не все так плохо, как кажется. Жившие там – ушли. Куда – неизвестно. Во спасение. Ушли, оставив какую-нибудь записку, клочок бумаги. Что-то типа «эвакуировались в центр» или «будем в Смоленцево». И тогда на душе будет спокойней.

Раз от раза придумывая новые версии того, что произошло там, за дверью, непременно только хорошее, оптимистичное, он, Максим, будет жить. Это единственное и будет придавать ему сил жить и идти дальше. И не сойти с ума.

А если он войдет… То все будет не так. Будет лишь чернота, непроглядная, страшная. И он больше не сможет из нее выбраться. Никогда. Все разрушится. И умрет надежда.

Максим плакал. Даже сам не заметил этого. Просто ронял горькие слезы, не мигая глядя на порог.

Дверь была открыта. Парень поднял дрожащую руку, положил ее на дерматин. Давно предлагал поменять его, но теща не хотела – нравилась ей эта обивка. Муж ее когда-то сам сделал, украсив специальными гвоздиками. Выглядело так себе. Тесть умер еще за два года до эпидемии, а менять обивку уже не захотели – какая-никакая память.

Макс не смог уйти. Обманывать себя – последнее дело. Да и в глубине души понимал, что это не поможет. Он должен увидеть правду. Пусть она будет горькой. Пусть потом будет тьма. Но он должен.

Максим толкнул дверь и вошел внутрь.

На полу в коридоре лежал Бублик – игрушечный мишка, которого Максим подарил дочке в пять лет.

Комок вновь подкатил к горлу. Дочь никогда не бросала его, всегда брала с собой: в кровать, когда ложилась спать, в поход, на дачу, в садик. Любила этого медведя.

А теперь он валялся в коридоре, грязный, пыльный, смотря на внезапного гостя черными пуговицами глаз с упреком, мол, чего так поздно пришел? Опоздал, братец. На три года опоздал.

Максим разрыдался. На этот раз во весь голос, не сдерживаясь. Схватил Бублика, отряхнул, положил на тумбочку.

Прошел дальше. Ничего страшного не увидел, ни трупов, ни крови. Просто брошенная квартира. Но и этого было достаточно, чтобы все понять. Да, он опоздал. Слишком поздно. Антидот уже не нужен. Все были мертвы.

Не в силах находиться здесь, он все же прошел квартиру – от спальни до туалета, прошерстил все, заглянул даже в кладовку. Потом вышел в подъезд. Перед глазами все плыло.