Исход Никпетожа

Я сказал о биологии. Один советский профессор делал опыты с аксолотом. Аксолот — это почти головастик, он, кажется, принадлежит к семейству тритонов, но это несущественно. У этого аксолота почти совершенно неразвиты легкие, и это отличие его от более развитого вида этой же группы, — от амблистомы. Так профессор, кормя аксолота щитовидной железой, добился превращения — поистине чудесного — аксолота в амблистому. Мне кажется, не будет натяжкой, если я сравню институт советского права и его проникновение в массы, то-есть организацию нового правосознания, — с этим биологическим процессом...

Тут Федоровский начал сравнивать советское право с международным, и у него так это блестяще вышло, что все захлопали. Но по окончании его лекции вдруг на кафедру лезет здоровый рыжий детина, милиционер. А я уже давно его заметил, да и вообще удивлялся, что в коридорах нашего вуза встречаются милиционеры. Ведь это при царском режиме в вуз вводили полицию, и она избивала студентов за то, что они занимались политикой.

— Вы что, товарищ? — спрашивает Федоровский.

— Да я... насчет аксолота, — смущенно отвечает милиционер.

— Что насчет аксолота?

— Вот, вы, профессор, говорили, что аксолот превращается в амблистому через кормление щитовидной железой. Можно и другим путем.

— Этого я что-то такое не слышал, — говорит Федоровский. — Было очень немного опытов, и то из них некоторые кончились неудачей. Впрочем, хотя это не относится к моей лекции да и к предмету, скажите, каким же еще путем можно добиться превращения?

— А это вот, — отвечает милиционер. — Нужно изменить биологические условия. Я сам делал. Ведь почему у аксолота легкие не развиваются? Потому что кислород есть в воде и во всяких растениях, которые полагаются в аквариумах. Нужно кислород удалить.

— Как же это вы его удаляли?

— Да очень просто: воду нужно кипяченую подбавлять в аквариум. И растения убрать. Я так и делал.

— И что же: аксолот скончался? — с усмешкой спрашивает Федоровский.

— Выжил! — Крикнул милиционер и ударил кулаком по столу. — В том-то и дело, что выжил, у него образовались легкие — и стала амблистома.

— Ну, это... — говорит Федоровский. — Вы, значит, его мучили?

— Конечно, мучил, — охотно подтвердил милиционер. — А зато я добился своего: получил высший вид. У меня до сих пор эта амблистомочка живет.

— А почему вы в форме? — спросил профессор. — Ведь, вы студент?

— Ну да, я здесь учусь. А форма потому, что я в милиции служу. Жрать было нечего, так меня профсоюзный стол труда направил в административный отдел.

— Ну, и кто же вы теперь такой?

— Постовой, — ответил милиционер.

— Молодцом, — сказал Федоровский. — Так вот. То, что нам рассказал сейчас этот товарищ, служит лишним доказательством моего положения. Светлая и разумная научная мысль всегда пробьет дорогу через всякие препятствия и осуществит то, что казалось раньше чудесным и невозможным. И, конечно, новое правосознание проникает в массы не одним путем, а тысячью путей, неисчислимым количеством дорог, но, в конце-концов, организует тот маяк, к которому мы все стремимся, к которому стремились великие умы всех стран и народов: радикальную культурную революцию, которая сметет в мусорный ящик истории отживший хлам старых, обросших мохом, понятий о праве. А вы, товарищ, молодец, — обратился Федоровский к милиционеру и хлопнул его по плечу. — Ищите новых и новых путей, не следуйте слепо за авторитетом. Вы добились амблистомы, живя на тяжелом милицейском хлебе. А чего бы вы добились, если бы вас кормить щитовидной железой!?

— Петруха, крой в наркомы! — крикнул кто-то из задних рядов, и милиционер, осторожно придерживая шинель, полез с кафедры.

КОРСУНЦЕВ

20 сентября 1925.

Такой есть один парень, Корсунцев. Он живет в общежитии «Можайка», и я там в первый раз с ним познакомился. Этот Корсунцев обучается на Совправе, и, как сам говорит, хочет быть администратором, и обязательно крупным, потому что в СССР мало хороших администраторов, а они нужны. По-моему, из Корсунцева выйдет хороший работник и даже в обще-государственном масштабе. Во-первых, Корсунцев — замечательный оратор, и, когда он выступает, его прямо заслушиваются. Потом он очень наблюдательный парень. Например, вчера мы едем с ним по улице, как вдруг шедшие впереди несколько человек, в том числе хорошо одетый гражданин с дамой, остановились. Остановились и мы с Корсунцевым. Оказалось, что ломовой возчик выволакивает из подвала очень длинные железные полосы и грузит их на подводу. Пока он не выволочет всю полосу, — пройти нельзя. Постояли мы с минуту, хорошо одетый гражданин и говорит:

— Ты бы поскорей, ломовой, что ли!..

А возчик остановился, взглянул на него и отвечает:

— Подождешь, счетовод!

Тогда Корсунцев захохотал на всю улицу, так что все на него оглянулись, а дама презрительно сказала:

— Пьяный, наверно?

— Нет, мадам, я не пьяный! — ответил Корсунцев,— а очень мне интересно наблюдать самосознание масс в мельчайших проявлениях жизни. Во — и больше ничего!

Это у Корсунцева поговорка такая.