Исход Никпетожа

— Я все тогдашнее помню, как на экране. — Так вот, — продолжает Ту-Степ, — Шехерезадочка очень любила играть в серсо, Корделия упражнялась на биллиарде, Регана ездила верхом. А Бакутриана любила выпить. Так как вы мне ее напомнили, — выпьем успокоительного.— Тут мы все выпили какого-то сладкого вина, а толстый Ту-Степ говорит Переводчику: — Теперь ты, Дед, должен еще рассказать про тетю Колумбарию. Он ее тоже потерял во время революции, — пояснил Ту-Степ. — Ах, тетя Колумбария! Это было что-нибудь особенное! Таких теть никто никогда не видал с самого сотворения мира. Представьте себе, она получала сто двадцать два академических пайка! — Тут Переводчик опять заревел. — И половину этих пайков... она отдавала мне, своему любимому племяннику. — А что ты давал ей за это? — строго спросил Ту-Степ.— Я ей приносил мятные лепешечки, — ответил Переводчик. — Старушка жить не могла без мятных лепешечек. А тогда часто нельзя было достать сахарину, а не то что мятных лепешечек. Ну так вот я ей их доставал. — Откуда же ты их брал? — еще строже спрашивает Ту-Степ. — Я их воровал в аптеке, опустив глаза, ответил Переводчик. — Значит, ты обкрадывал государство?— спрашивает Ту-Степ. — Но ведь зато я отапливал аптеку своими собственными дровами! — воскликнул Переводчик. — Почему же, однако, тетка Колумбария так любила мятные лепешки? — спросил Ту-Степ. — Это странно? — Ничего странного нет, — ответил Переводчик, всхлипнув. — Ей, бедняжке, вечно хотелось пить. Она так и говорила, покойница: У меня во рту точно Ниагарская пустыня. Выпьем в ее память шампанского. — Выпить, конечно, можно, — говорит Ту-Степ, — только странно, что ты ее зачислил в покойницы. По моим расчетам она должна быть жива. — Вот такими прибаутками они нас с Нюркой заставляли все пить и пить, пока мы окончательно не запьянели. После этого все стало как в тумане, и они нас куда-то повезли. На следующее утро просыпаюсь я вот на этой самой койке одетая, и к кофточке приколота какая-то брошка, какой раньше не было. Тут все девчата стали приставать, откуда у меня эта брошка, а я и сама не знала. Все бы это так и кончилось, но девчата стали нас с Нюркой уверять, что мы, когда ночью явились в общежитие, то в коридоре очень кричали. А когда явился какой-то из тройки содействия, то мы будто бы кричали: — Мы не часто бываем такими, как сегодня, поэтому делаем то, что хочем! — Тут нам с Нюркой стало так совестно, что мы сейчас же удрали из общежития и решили больше сюда не возвращаться. Ходили мы с ней, ходили по улицам, а что делать и куда итти,— не знаем. А тут еще зашли в университет, так там нас встретила цеховой секретарь (она в этом же общежитии живет) и говорит: — Хороши девочки! Где это вы так нализались? — Мы прямо чуть со стыда не сгорели с Нюркой — и опять на улицу. Так шлындали до вечера, а вечером — опять в то же кино. А там уж сидят Ту-Степ вместе с Переводчиком и разговаривают с администратором, на нас смотрят и смеются. — Хотите вместе с нами в Китай ехать? — спрашивает Ty-Степ. А это мы, должно быть, им накануне проговорились, что хотим ехать в Китай. Ну, мы сначала отнекивались, потом согласились. И, верно, поехали мы на вокзал вместе с ними, приезжаем. Переводчик пошел брать билеты, а мы с Нюркой пошли в дамскую уборную. Идем, а вдруг навстречу знакомый Нюркин машинист...

— У меня отец машинист, — вставила Нюрка, — поэтому меня многие машинисты знают.