Исход Никпетожа

Вчера было некогда, а сегодня постараюсь в подробности записать разговор с Никпетожем... Он, оказывается, бросил работу во второй ступени, и тоже на Ванькиной фабрике, и работает теперь в какой-то канцелярии. Встретил он меня очень любезно, и сначала разговор касался светлых сторон действительности. Я ему рассказал некоторые свои недоумения, например, — о праве вмешиваться в жизнь других, и он высказал тут интересную мысль. Потом он вдруг завел следующий разговор:

— Какой-то английский писатель высказал предположение, гипотезу, может быть, совершенно бездоказательную, но тем не менее интересную, насчет людей и пауков. Будто бы когда-то давно, в доисторические времена, землей владели пауки. Они были — бррр!.. — громадного роста и распоряжались, как хотели. У них было все: сила, хитрость, ловкость, — все, кроме мозга. Земля была затянута паутиной — крепкой, как английская бичевка. Своими страшными челюстями пауки уничтожали все живое, что только было на земле. Передвигаясь со страшной скоростью— вы заметили, Костя, что пауки не бегают, не ползают, а именно передвигаются, — передвигаясь со страшной скоростью, пауки окружали и уничтожали всякого противника, откуда бы он не появился...

— Позвольте, Николай Петрович, но ведь это что-то дикое и совершенно противоречит эволюционной теории, которую мы восприняли в школе? Ведь, всем известно, что наш родоначальник — рак — трилобит. Постепенно развиваясь, мир увидел динозавров и птеродактилей, а вовсе не пауков. Откуда вы это взяли?

— Да я же говорю, что это предположение, художественная гипотеза какого-то английского писателя, я сейчас не помню какого...

— Болезненная фантазия.

— Фантазия, если хотите; насколько болезненная— не знаю. От ваших этих птеродактилей ничего не осталось даже в помине, а пауки... и сейчас... есть. Вы вот знаете — или нет, что в Бразилии есть такой паук, в диаметре с ногами в полметра, который сидит на дереве и ждет пока мимо него пройдет что-нибудь живое. Тогда он бросается на свою жертву, убивает ее одним ударом ядовитых челюстей и затем пьет кровь.

— Как так от птеродактилей ничего не осталось?.. Это вы мне баки забиваете, Николай Петрович. Есть даже изображения, отпечатки птеродактилей в некоторых породах.

— Да, но пауки-то и живые есть, а не какие-нибудь там отпечатки. Согласно этой гипотезе, мозг обезьяны стал увеличиваться вдвое скорее, потому что природе было необходимо строгое и спокойное созидание, а вовсе не разрушение, которое вносили пауки. И вот, наконец, настал момент, когда обезьяний мозг настолько сорганизовался, что обезьяны стали в состоянии бороться с пауками. Они заманивали пауков в их собственную паутину и уничтожали их.

— Ну, уж это я не знаю, Николай Петрович... — сказал я. — В последнее время от вас приходится слышать столько странного, что вы меня уже ничем не удивите. Да я и не знаю, к чему вы приплели эту сказку про пауков.

— Сказку? — переспросил Никпетож, загадочно хмыкнув. — Впрочем, что с вами разговариваю об этом: ведь вы — рационалист, материалист, марксист. А что вы скажете, гражданин рационалист, — зашептал вдруг Никпетож, нагнувшись ко мне. — Что вы скажете на такое соображение: откуда у человека все это врожденное отвращение именно к паукам? Даже не отвращение, это слабо сказано, а страх, ужас перед пауками? Сколько угодно вы найдете людей, которые возьмут в руки потомка ваших динозавров — ящерицу. Мышей не боится и не чувствует к ним отвращения ни один мужчина. Змей берут в руки и они подчиняются. А найдите мне человека, который согласился бы посадить себе за пазуху паука. Бррр, — говорить-то об этом страшно... Но это нужно преодолеть. Это необходимо преодолеть... Иначе можно дойти до сумасшествия. Вы знаете, Костя, что у меня болит верхняя корка большого мозга? Вот здесь. Это все от пауков. То есть, от одного паука. Вот он сидит. Неприятная личность.

Вне себя от отвращения я вскочил на ноги и посмотрел, куда показывал Никпетож. Показывал он на середину комнаты, на пол. На полу ничего не было.

— Странные шутки, Николай Петрович, — сказал я — пол чистый, никакого паука там нет.

— Есть. — Никпетож встал, походил по комнате, старательно обходя указанное им на полу место. — Мало сказать: большущий. Громадный! Мохнатый! Он сейчас спит — день, — поэтому я так свободно и говорю.

— А ночью — что же: двигается? — спросил я, поняв в чем дело.

— Да нет, не двигается, сукин сын, — с отчаянием воскликнул Никпетож. — Сидит. Разве что почешет ногу ногой. И что ему надо, я не понимаю. У меня мозг хотя и болит, но есть. Я его могу победить. Мне бы только пулемет достать. У вас нет пулемета, Костя? Впрочем, не надо.

— Почему не надо? — спросил я механически, чтобы что-нибудь сказать.

— Хитрый. Я раз припас топор, хотел топором пустить в его мохнатую харю. А он смылся. Остались одни очертания на полу. Отпечаток... в роде вашего птеродактиля.

— Это галлюцинация, Николай Петрович, — сказал я тихо. — Вы больны. Вам надо лечиться скорей.