Исход (Том 2)

— Да, это он, — произнес Гарольд странным невыразительным тоном за спиной Стью.

— И с ним еще кто-то.

— Что-что?

— Вон. — Стью указал на вторую мотоциклетную фару, следующую за первой.

— А-а-а. — Снова этот странно невыразительный тон. Стью даже обернулся.

— С тобой все в порядке, Гарольд?

— Просто устал.

Вторым оказался Глен Бейтмен; он приехал на маленьком мопеде, по сравнению с которым даже «веспа» Надин выглядела как «харли». Позади Ральфа на заднем сиденье Стью и Гарольд увидели Ника Андроса. Ник пригласил всех в дом, который он делил с Ральфом, на кофе и глоток брэнди. Стью согласился, но Гарольд отказался, сославшись на усталость.

«Он чертовски расстроен», — решил Стью, подумав не только о том, что впервые чувствует симпатию к Гарольду, но и о том, что это чувство возникло с огромным опозданием. Он повторил приглашение Ника, но Гарольд только покачал головой и сказал, что ужасно вымотался за день и мечтает побыстрее добраться до постели.

Когда Гарольд, наконец, подошел к двери своего дома, его так трясло, что он с трудом попал ключом в замочную скважину. Он запер дверь изнутри и задвинул засов. Затем прислонился к косяку, откинув голову и закрыв глаза, чувствуя, что из глаз вот-вот брызнут истеричные слезы. С трудом овладев собой, он ощупью прошел в гостиную и зажег все три газовые лампы. Комната осветилась, и со светом ему стало немного лучше.

Он сел в свое любимое кресло и закрыл глаза. Когда сердцебиение немного успокоилось, он подошел к камину, вынул незакрепленный камень и вытащил свой ГРОССБУХ. Обычно в гроссбухе ведутся записи неуплаченных долгов, просроченных платежей, накапливаемых сумм. Именно здесь на все счета ставится окончательное «оплачено».

Гарольд снова опустился в кресло, открыл чистую страницу и, поколебавшись, написал: «14 августа 1990 года». Он писал почти полтора часа строка за строкой, страница за страницей. И по мере того, как он писал, выражение его лица менялось: безумное восхищение уступало место тупой праведности, испуг — радости и, наконец, болезненная гримаса — обычной ухмылке. Закончив, он прочитал написанное («Это мои послания миру, который никогда не писал мне…»), растирая уставшую правую руку.

Он положил ГРОССБУХ на место и задвинул камень. Гарольд был спокоен: он излил все накопившееся в нем, он передал свой ужас и свою ярость бумаге, и его решение осталось непоколебимым. Это хорошо. Иногда сам акт записи событий приводил его в нервозное состояние, и он сознавал, что это случалось тогда, когда при изложении он фальшивил либо прилагал недостаточно усилий для того, чтобы заточить тупой край правды, чтобы о нее можно было порезаться — настолько, чтобы выступала кровь. Но сегодня он мог положить дневник обратно, чувствуя себя спокойно и безмятежно. Его ярость, и страх, и чувство прострации были отражены столь надежно, а кирпич настолько верно будет хранить его тайну, что он может позволить себе спокойно заснуть.

Осторожно раздвинув шторы, Гарольд осмотрел тихую улицу. Глядя на гряду Флатирон, он спокойно думал о том, насколько близок он был к тому, чтобы пойти напролом — просто вытащить «пушку» 38-го калибра и попытаться уложить всех четверых. Тогда пришел бы конец их лицемерному Организационному комитету. Если бы он покончил с ними, необходимого кворума не оказалось бы.

Но в следующий момент истонченная нить здравомыслия, вместо того чтобы порваться, удержала его. Он смог оторваться от револьвера и пожать предательскую руку хвастуна. Как такое могло случиться, он никогда не поймет, но слава Богу, что случилось именно так. Отличительной чертой гения является способность все вытерпеть — точно так же он намерен поступать и впредь.

Гарольда клонило в сон, позади был долгий, насыщенный событиями день. Гарольд выключил две из трех газовых ламп и взял последнюю, чтобы перенести ее в спальню. Проходя через кухню, он вдруг встал как вкопанный. Дверь в подвал была открыта. Гарольд, высоко подняв лампу, спустился на три ступеньки. Страх заполонил его сердце, вытеснив оттуда недавнее спокойствие.

— Кто там? — крикнул он. Никакого ответа. Он видел игру «Настольный хоккей». Плакаты. В дальнем углу веселой шеренгой стояли крокетные молотки. Он спустился еще на три ступеньки. — Есть здесь кто-нибудь?

Никого. Он не чувствовал ничьего присутствия. Но это не умерило его страх. Он прошел весь остаток пути вниз по ступенькам, высоко держа лампу над головой; комнату пересекла его чудовищная тень, огромная и черная, как обезьяна с улицы Морг.