Искра и Тьма (СИ)

— Женщины болтают, — заложив руки за спину и прохаживаясь по кругу, продолжал Мерген, — ты так старался, что у нее оторвалась голова и опорожнился кишечник прямо в твою чашу с бешбармаком. Брр! Какая жуть! Разве я позволял себе что-либо подобное? Мне даже подумать об этом страшно! Да, я устранял врагов — так же, как Хайса или Пурхан. Как Талгат, наконец. Да все так делают — и венеги, и дженчи. А по ту сторону Терсунэ-Ойi, как я слыхал, есть разбойник по имени Военег. Из венежского племени, кажется. Так он вообще свиреп и кровожаден до невозможности. Так что не надо… Я всегда действовал в интересах семьи и рода. Ради собственной безопасности и спокойствия близких и соратников. Корысть и что-либо ей подобное — видят предки! — никогда мной не двигала. Меня еще обвиняют в том, что я держу в услужении кровожадных убийц, и указывают на Шайтана — он, видите ли, плохой. А Берюк? А Унэг, наш великий воин? Они разве не убивали по приказу Хайсы? Вот видите, не такой я и плохой, оказывается. Теперь давайте поговорим о моем безвременно почившем брате. В последние годы он ожирел так, что не мог залезть на коня! А вот двахирский хан, в любви к которому меня попрекают… знаете что-нибудь про него? Ага! Вижу, вижу — вы презираете их! Тогда послушайте меня внимательно. Хану Двахира пятьдесят пять лет, он строен, мускулист, — ни капли жира! Он отличный наездник, искусно владеет мечом, в чем может поспорить с самим Унэгом, и у него двадцать жен и сто наложниц. И каждую ночь он посещает десятерых! Я не лгу, это правда! А хан дженчей? Да он еще огромней Шайтана, и на руках его несколько сотен зарубок, выжженных каленым железом, по одной на каждого убитого им соперника в равном поединке! В равном! По ихнему закону, ханом может стать любой человек, бросивший ему вызов. Это может сделать даже последний нищий! И вот уже десять лет Скидуру никак не свергнуть!

Мерген умолк, переводя дух. Воцарилась тишина, прерываемая крепчающим ветром, с тоскливым воем проносившимся по равнине.

— О Хайсе не хочется и упоминать, правда? Дженчи с гхуррами знают, что Буреб трахал венежанку, в то время как сам Хайса смотрел на это и пьянствовал. Что это, как не позор? Позор на всю степь! Да, знаю, вы скажете: «Что тут такого, она ведь была рабыня, наложница!». Но делать это на глазах у всех? На глазах у отца? Толстого, вечно пьяного, слюнявого мужика? Тьфу! Достойно ли так вести себя гордому воину? Нет и еще раз нет! Мы называем себя хозяевами степи, но это далеко не так. Мы владеем лишь одной третью, если не четвертью ее, — большая часть под пятой у гхурров и дженчей. Кто вспомнит последнюю победу над ними? Вот, я так и знал. Вообще, лишь один великий Габа пару раз бил шайтанов, и все. Вот совсем недавно гхурры вторглись в улус Аюна. Хайса ответил, что не будет ему помогать. Что, по его мнению, у Аюна достаточно сил одолеть этих псов. Вот как Хайса помог своему, можно сказать, брату, у которого накануне случилась беда, — чума пронеслась по его краю, убив половину населения. Аюн, не в силах сопротивляться, бежал, оставив родную землю на растерзание врагу. В итоге, за день до своей позорной смерти, Хайса приказал собрать с изможденных и покалеченных остатков улуса Аюна тысячу человек для похода против венегов! Вы же слышали? Хайса, мой брат, которого я оплакиваю, поверьте, намеревался возглавить поход на венегов!

Ропот прошел по рядам. Речь Мергена произвела сильное впечатление на собравшихся. Унэг видел, как подаются они вперед, внимая его словам. К сожалению, старейшины тоже начали с важным видом переглядываться. Перешептываться, кивая. Да, Мерген хорошо говорит, очень хорошо. Может, стоит…

Унэг вздохнул. Что-то подсказывало ему: бой еще не проигран, хотя в данный момент — момент торжества сияющего и довольного собой Мергена — это казалось немыслимым.

Странно, Барх за все это время почти не пошевелился. Лицо его было непроницаемо. Но Унэг хорошо знал, какая буря бушует в душе сына Хайсы. Традиционно мнительная, подверженная приступам уныния и неуверенности в себе натура Барха уступала натиску леденящего, чужеродного, равнодушного ко всему живому гнева. Унэг испугался, вновь ощутив подкрадывающийся холодок. Вот откуда это всё. Вот почему ушел Манас.

И вот от чего предостерегал его дух венежанки. «Как можешь ты?.. — мысленно обратился к ней Унэг. — Ведь я отдал тебя на смерть… Почему?»

Воин посмотрел на Барха. В нем было что-то демоническое. Словно он перерождался, постепенно превращаясь в неукротимого монстра. И Унэг с отчаянием подумал, что, наверное, Мерген предпочтительней. Мерген — лживый, коварный — все же человек…

Манас вдруг встал и встряхнул ногой, как будто она затекла. Мерген, видя, что ничего не происходит, заметно занервничал.

— Ну что? — не скрывая своего раздражения, спросил он. — Манас-ата! Что дальше? Будет ли твой внук говорить?

— Спроси у него сам! — тяжело дыша и прислонившись к стволу дерева, огрызнулся старик. — С меня хватит!

С этими словами он, к великому изумлению присутствующих, торопливо, почти бегом, удалился.