Искра и Тьма (СИ)

— Я слышал, что в Шаграве происходит что-то неладное, — говорил он, сокрушенно качая головой. — Но это нечто! Воистину, боги разгневались на нас! — на этих словах он осекся, но тут же с улыбкой добавил: — Боги разгневались на нас. Так ведь, мужички?

Его дружинники с готовностью закивали.

Горыня признался, что силы его людей на исходе, и попросил остановиться на привал. Отъехав подальше от проклятого леса, остановились у иссенского шляха.

Вечер прошел тихо. Венеги оплакивали погибших, особенно Девятко — не услышать больше его мудрого слова, — и Вьюнка — не прозвучит более звонкий голос парня, так радовавший их. Горыня созвал людей, пал пред ними на колени и сказал:

— Простите меня, братцы! Простите за все. Если бы вы знали, как корю я себя за свое бездушие, и жестокость, и глупость! Был бы я благоразумен, может, и… а! Что там! Мы не забудем павших! Не забудем…

Ночью, за костром, Михалко, положив руку на плечо княжичу, сказал:

— Смелые слова! Не каждый вождь осмелится на такой поступок. Я чую в тебе силу и поэтому думаю, что люди твои пойдут за тобой. — Помолчав, воевода добавил: — Но это не просто. Быть вождем не просто, парень, запомни.

Вчера вечером они прибыли в Смокву — большую деревню (здесь их называли весями), где хозяйничал Бор Свенельдович — местный мелкий боярин, пожилой суетливый человечек, любитель выпить и поговорить. Он оказал радушный прием, тут же закатив пирушку.

На широком дворе, окруженном приземистыми избами с соломенными крышами и ухоженными палисадниками, поставили в ряд три длинных стола. Закуска — в основном овощи и фрукты, молоко, свинина и самогон, крепкий до слез. Уставшие с дороги путники рады были отдохнуть и немедленно принялись за еду. Бор Свенельдович и Михалко по очереди пространно и витиевато высказались за дружбу и братский союз всех вересских народов. Горыня, коего вынудили сделать то же самое, говорил неохотно, нескладно и мало, зато искренне. Затем начались застольные беседы. Местные интересовались жизнью степных дубичей (оказывается, так их звали в Залесье), их извечной борьбой со степняками. Венежане подмечали особенности местного быта. Самое удивительное, по их мнению, заключалось в том, что слобода была открыта — ни частоколов, ни земляных насыпей, ни рвов. Только поля — пшеничные, ржаные, кукурузные, ячменные — и пастбища, где паслись коровы и лошади.

— О чем вы спрашиваете? — Бор был глуховат. — Слобода? А что это? Крепость? Нет, крепости на севере и западе, там, где шайки окаянного Военега никому житья не дают. А здесь, в Иссенах, тишь и благодать. Кого нам бояться? Разве что волков, да и те в последний год притихли. Теперь понятно почему! Горе нам, если то, что вы рассказываете, правда!

Спустя три-четыре часа, ближе к полуночи, селяне подняли гостей и повели их в поле. Там стояло смешное нескладное чучело человека высотой в две сажени.

— Что это? — поинтересовалась Искра.

— Это Чух, — ответил ей Бор. — Злой дух полей. По нашим поверьям, перед сбором урожая надобно изгнать его, духа, значит, для чего будем жечь его чучело, иначе пшеница, овес, да и все остальное не сохранится, погибнет, сгниет в гумне. Но, девочка, запомни! Наши праздники церковники не приветствуют. Так что помалкивай там!

— Не совсем поняла, о чем вы.

— Михалко как-нибудь тебе объяснит. Ты лучше смотри. У вас в степи есть что-либо подобное?

— Нет. Не знаю… круговорот Прона, праздник Высеня…

Но Бор уже не слушал ее, увлеченно повествуя о своем.

— Мы здесь сохраняем обычаи предков. Вересы никогда не верили в чужих богов. Я говорю о настоящих вересах, то есть о нас. Именно мы потомки вересов, а через них — иссенов, от коих и пошли все — вересы, дубичи, вустичи. Иссены жили здесь в древности, возделывали эту землю, берегли этот край. А Блажен, он ведь наполовину марниец, не верес, кровь у него порченая, вот он и навязал нам эту гадость…

Селяне, взявшись за руки, кружили вокруг чучела, громко распевая песни. Затем парни, взяв заранее приготовленные факелы, подожгли его, выкрикивая фразы-обереги.

Чух ярко горел, и Искра засмотрелась на него, чувствуя необычайную легкость в душе. Старик все болтал без умолку о вересах и их богах, о чудном крае, где он жил, о дивном городе Иссенград, и Искра думала, какой же он, однако, зануда…

Искра собрала букет, но он ей не понравился, и она выбросила его.

— Зря, — прозвучал голос. Искра вздрогнула и, развернувшись, машинально выхватила меч. Перед ней стоял маленький человечек, одетый в выцветшую, поношенную хламиду, волочившуюся по земле; на голове нечто помятое и пыльное, отдаленно напоминающее колпак; узловатые пальцы сжимают посох. Лицо напоминало густо заросшее кучерявой седой бородой сморщенное яблоко, а глаза — глаза попросту отсутствовали, на их месте — сгусток одеревеневших морщин.

— Кто ты? — настороженно спросила Искра. — Откуда ты взялся?

Человечек пожевал пустым ртом и сказал:

— Зря ты выбросила букет. Такой красивый.

Искра посмотрела на букет и чуть не охнула от изумления. На дороге валялся роскошнейший букет из ярких, пышных цветов. Однако Искра не поддалась наваждению.