Искра в ночи

– Мне нечем дышать, – хрипло проговорила я. Я ощущала щекой его голую, покрытую шрамами грудь, его кожу, густо поросшую волосами и испещренную глубокими складками. – Я так сильно по нему скучаю, что как будто теряю себя.

– Я знаю, Олсток.

Потом я просто плакала у него на плече, и это длилось целую вечность, и он гладил меня по спине и говорил: «Тише, тише», – именно то, что мне хотелось услышать, хотя это были совершенно бессмысленные слова.

Я не выношу, когда люди пытаются мне говорить, что в смерти Тедди был какой-то смысл: что он нужен господу на небесах, что он умер ради всеобщего блага и все в таком духе. Я думаю, может быть, это «тише» – единственное, что можно сказать наверняка и при этом не солгать.

– Ленор, я мало что знаю, – прошептал Джеймс. – Но самое важное не уходит от нас никогда.

Я не была в этом уверена. Но не стала возражать.

Перед рассветом я взяла себя в руки, вытерла лицо и пошла домой. Джеймс проводил меня до края пастбища, уже за пределами леса, а дальше я пошла уже одна.

Бет, я сделала одно открытие: горе совсем не похоже на печаль. Печаль – это всего лишь частичка тебя. А горе становится тобой; оно обволакивает тебя и меняет, и все, что было тобой – каждая мелочь, – становится совершенно другим, не таким, как раньше. Я помню ту себя, какой я была до того, как пришла телеграмма с сообщением о гибели Тедди, но мне кажется, я вспоминаю кого-то другого. Как будто я пережила землетрясение, и землетрясение заключается в том, что Тедди больше нет. И я только теперь начинаю это осознавать.

Что заставляет меня задуматься о нас с тобой. И о том, как сильно мне хотелось быть человеком, которого ты помнишь. И о том, как сильно я всех ненавидела за их печаль, потому что моя собственная печаль так велика, отвратительна и голодна, что я не могу ей позволить себя захватить.

Я не спала всю ночь. Я растеряна, но я не отчаялась, нет. Я слышу, как просыпаются птицы. В комнату проникают лучи желтого света, и я чувствую себя живой, чего не чувствовала уже очень давно, но внутри у меня поселилась боль. Как будто я очнулась после лихорадки. Как будто я проспала несколько месяцев кряду, если не целый год.

Но я не могу тебе пообещать, что я не изменилась. И я уже не уверена, что не хочу измениться.

С любовью,

Ленор

.

14 июня 1919 года

Бет, мне надо столько всего рассказать, что я даже не знаю, с чего начать. Все изменилось. Или, если конкретнее, все пропало.

Я все думаю, надо ли рассказывать тебе о фестивале? Обо всем, что в тот вечер было хорошего? Или же перейти прямо к концу, к той части, которая по-настоящему имеет значение?

Наверное, лучше начать сначала, да?

Вечером, когда был фестиваль, Джеймс зашел за мной без пятнадцати семь.

Я надела новое бирюзовое шелковое платье, которое мне подарила мама, и я сама знала, что выгляжу сногсшибательно (ты знаешь, что от скромности я не страдаю). Я открыла дверь, и у меня перехватило дыхание, потому что Джеймс пришел в сером костюме и галстуке, выглядел весьма элегантно и был по-своему красив, хотя раньше я этого не замечала и не заметила бы, даже если бы в нашу первую встречу он был одет, как в тот вечер.

Мама, конечно, не могла разглядеть в нем красоту. Она вышла в прихожую следом за мной и, увидев его, резко остановилась, но быстро взяла себя в руки.

– Рада знакомству, Джеймс, – проговорила она с неестественной, застывшей улыбкой в глазах – жалость, от которой сердце рвется на части, а потом провела нас в гостиную. Глаза отца чуть расширились, но он остался спокойным и собранным. Он поднялся с кресла и пожал Джеймсу руку.

– Что ж, обычно в таких случаях говорят, что мы слышали о вас много хорошего, но мы не слышали о вас ничего, ни хорошего, ни плохого, – сказал он и посмотрел на меня. – Где вы познакомились?

– В городе, – соврала я без запинки. Я отрепетировала этот ответ. – Джеймс искал окаменелости. Я немного ему помогла.

Папа взглянул на меня с явным сомнением.

– Ленор помогала вам искать камни?

– Я ее уговорил, – уверенно отозвался Джеймс.

Если он и смущался, то внешне ничем этого не выдавал.

Минут пять мы сидели в гостиной и болтали о том о сем, и это было похоже на дуновение свежего ветерка в душном доме, потому что Джеймс шутил и отпускал комплименты по поводу дома, а отец говорил о работе. И все выглядели довольными и как будто испытывали облегчение, словно я наконец-то пришла в себя.

– Хорошо принимать в доме солдата, – сказал отец. – Другие мои сыновья были еще слишком молоды, чтобы служить, но война отняла у нас старшего сына. Вы, наверное, знаете.

– Я знаю, сэр.

К тому моменту, как мы собрались уходить, отец уже хлопал Джеймса по спине, словно тот был его новообретенным зятем. Это была безобидная надежда, и я не стала разубеждать папу ни словом, ни жестом.