Искра в ночи

Мы добрались до железнодорожной станции с бешено колотившимися сердцами – даже Джеймсу передалось радостное возбуждение толпы, собиравшейся на праздник. Лондонский поезд ехал мучительно медленно, и чем ближе мы подъезжали, тем больше становилась толпа. В конце концов вагон оказался набит битком: смеющиеся подростки, как мы, родители с детьми, пожилые дамы, которые не собирались упускать шанс развлечься.

Каждый раз, когда поезд дергался, мы с Джеймсом хватались друг за друга и смеялись.

Мы вышли на станции, огни фестиваля сияли впереди. Несмотря на всю толчею вокруг нас, люди были слишком захвачены предвкушением чудес и едва ли смотрели на Джеймса, а он, казалось, чувствовал себя совершенно непринужденно среди толпы, хотя уже несколько месяцев избегал людей, прячась в лесу.

Мы вполне мило болтали и разглядывали экспонаты (у Джеймса безупречные манеры, когда он решает ими воспользоваться). Он, кажется, даже забыл о своем лице: не прикасался к губам и ушам, не чесал щеки. И я им гордилась. Я гордилась, что рядом со мной – настоящий герой.

Мы остановились у палатки, где продавали яблоки в карамели, и Джеймс как раз запустил руку в карман, чтобы достать мелочь и купить мне яблоко, но тут мы услышали, как позади нас какая-то женщина объясняла своим спутникам, что они сейчас повернут и выйдут прямо к Залу света. Мы тоже заторопились на главную площадь, надеясь, что не опоздаем. Мы не опоздали. Мы добрались туда как раз вовремя, чтобы увидеть, как зажигаются огни. Организаторы назвали этот аттракцион «великой иллюминацией».

Меня не волнует, как Джеймс отзывается об индустриализации и о том, что она принесет человечеству, вред или пользу. В те минуты, когда вся площадь озарилась ослепительным светом и все горело вокруг (свет был таким ярким, что я подумала: «Наверное, Луна сейчас видит нас точно так же, как мы видим ее»), я почувствовала уверенность: все изобретенное человеком – просто идеально, и люди – невероятные существа, потому что умеют мечтать и воплощать свои мечты. Разве мы не подобны крошечным богам? Мы пытаемся дотянуться до Солнца, а когда понимаем, что дотянуться никак не получится, мы создаем его сами.

После этого мы прогулялись по проспекту, сплошь заставленному палатками с едой. Мы перепробовали почти все, пока не почувствовали, что скоро лопнем. Мы катались на чертовом колесе (ты когда-нибудь на нем каталась?), пока меня не затошнило. А потом пора было ехать домой. Мне было велено вернуться домой к часу ночи, поэтому нам пришлось уйти до полуночи, то есть до финала светового представления.

По дороге к станции мы едва волочили ноги. Мы сели в ближайший поезд, идущий к нам. Ощущения были странные: восторг и уныние одновременно. Вагоны были почти пустыми, и, несмотря на фантастический вечер, мы жалели себя, а потом в задней части вагона неожиданно началась суматоха, люди тыкали пальцами в окна и радостно восклицали. Мы тоже выглянули из окна. Небо над Лондоном расцвело яркими фейерверками. Отсюда, из поезда, нам открывался один из самых удачных видов.

– Это в память о павших, – сказал кто-то, и все сняли шляпы.

В тот же день, позже

Я сделала небольшой перерыв, но теперь снова вернулась к письму. Сейчас я дойду до той части, о которой совсем не хочу писать.

Как это часто бывает, обратно поезд ехал гораздо быстрее, чем туда, и мы с Джеймсом вернулись в Форест-Роу с большим запасом времени. Стояла чудесная ночь, и нам обоим совсем не хотелось спать, поэтому я решила проводить его до лесного домика.

Мы шли по лесу, смеясь и болтая обо всем, что увидели в Лондоне. Ночь была светлая, даже под сенью деревьев, и нам не приходилось высматривать путь.

Когда мы пришли в лесной домик, Джеймс попросил меня подождать пару минут. Сказал, что сбегает за дом и принесет мне фонарь (я ответила, что мне не нужен никакой фонарь, но Джеймс настоял). Я сидела в комнате и ждала его на краю матраса, лежавшего на полу. Поиски фонаря заняли явно больше пары минут, я ждала долго и в какой-то момент заметила, что его рюкзак чуть приоткрыт и оттуда высовывается уголок маленькой рамочки. Фотография его невесты.

Я ее вытащила, чтобы еще раз на нее посмотреть. Она была такой же хорошенькой, как я помнила с того раза, когда впервые ее увидела: черные волосы, темно-карие глаза. Внизу была надпись: «Моему единственному Джеймсу».

Когда я пыталась засунуть фотографию в рюкзак, то моя рука коснулась чего-то мягкого и легкого, словно дымка. Я не поняла, что это было, и открыла рюкзак пошире, чтобы посмотреть. Оказалось, что это перо, связанное бечевкой с несколькими другими «сокровищами» – листьями и тому подобным – и с какими-то свернутыми бумагами. Я знала, мне нельзя трогать эти бумаги, но я подумала, что, может быть, смогу что-то узнать о его настоящей семье. У меня покалывало сердце, когда я вынимала бумаги из свертка, бросая быстрые взгляды на дверь. Мне все еще было слышно, как Джеймс топчется по опавшим листьям за домиком.