Искра войны

Размышления демонолога с Бахро прервал Илла Ралмантон. И, вздохнув, он снова и снова, до тошноты, стал повторять слова обряда. Но в какой-то момент, стоило лишь ошибиться в ударении или слове, кровь, которая была вот-вот готова покинуть тело мертвеца и уже подползала в разрез на запястье советника, вдруг возвращалась назад.

* * *

В один из дней дверь поутру открылась, осветив темную комнату, и Тамар ступил к кровати, на которой возлежал Илла Ралмантон.

– Королева… – сказал наемник.

– Что королева? Приехала?

И советник прислушался к шуму за окном, приподнялся на высоких подушках. Где-то за стенами особняка ржали кони, скрипела по свежевыпавшему снегу повозка, в которой, вероятно, сидела со своей свитой королева Наурика.

– Да. Она желает присоединиться к вам в молитвах по утере вашего сына и почтить таким образом его память.

– Безмозглые женщины… – прошипел Илла, обплевывая себя кровью, которая потекла у него из носа от движения. – Королевство едва не рухнуло, а у них лишь любовь на уме. Нечем ей больше заняться, сокроватника она оплакивает! Сообщи ей, что мое горе не позволяет сейчас никого принять!

– Сообщали. Но она все равно желает увидеться.

– Откажи! Не пускай ее сюда, Тамар!

– Знаю. Я лишь уведомил.

И Тамар пропал в коридоре, отдавая приказ майордому, который топтался за порогом, но ничего не слышал из-за разложенных по спальне артефактов. И вот уже сам майордом пошел к королеве, упал перед ее повозкой на колени и сообщил, что, дескать, хозяин так сильно горюет по потере своего любимого сына, что не хочет никого видеть. Пусть даже этот кто-то будет священная особа королевской крови. Илла Ралмантон, достопочтенный консул, просит прощения, но также просит и понять его горе, которое сейчас невообразимо велико.

Наврав с три короба, майордом Кортий спрятал свой стыдливый взор в мерзлой земле, распластавшись перед королевой Наурикой Идеоранской.

Та смахнула с глаз, которые все ночи до этого плакали, снежинку и откинулась на подушки. В ее взоре разлилась печать, и, вспоминая ласковые объятия любовника, женщина с трудом сдержала рыдания. Она снова погрязнет во мраке страха и одиночества. Снова будет окружена сотней слепых и глухих слуг, которые, даже если она им откроется, никогда ее не поймут и первым делом донесут королю.

– Хорошо, – сказал Наурика нарочито ясным голосом. – Я чту горе достопочтенного советника. Сообщи ему, что я сегодня помолюсь перед алтарями Гаара и Прафиала за душу Юлиана Ралмантона. Он был достойным жизни, но… Что ж, он хотя бы умер не безродным…

И, скрывая от всех слезы в мехе куницы, привезенной с дальнего Севера и теперь лежащей воротником вокруг шеи, королева отдала приказ вернуться во дворец. Ее огромная свита с гвардейским сопровождением развернулась на тихой улочке с платанами и пропала в сгущающейся завесе снега.

На Элегиар спустилась удивительно снежная зима. И, не случись той проклятой ночи, сейчас бы высыпали из богатых особняков Золотого града дети, впервые увидевшие снегопад. Засмеялись бы проходящие, наблюдая их возню в сугробах. Выросли бы подле платанов снежные статуи Праотцов и огромные ледяные крепости.

Однако на город осела тоска. И не разносились нигде пения, не праздновали в этом году день Гаара, который случился как раз вчера. Весь город оцепенел в каком-то отрешенном состоянии опустошения, которое еще витало над всеми, хотя изменники уже давно были мертвы.

* * *

Под вечер Илла Ралмантон лежал, прикрыв измученные сухие глаза. Он казался едва живым и через силу шевелился. Вокруг него кружил Викрий, меняя повязки, в то время как Ариф снова возился с нагим трупом, думая, как бы передать дар. Голову мертвеца уже как с пару дней убрали после того, как по спальне расползся терпкий и сладко-жуткий запах гниения. С позволения советника ее закопали в саду, и демонолога, наконец, перестал преследовать взгляд бело-голубых глаз, подернутых смертью.

– Что же там, Ариф? – шептал дрожащим голосом Илла, вынырнув из дум.

– Вы восстановили свои силы, достопочтенный?

Илла с трудом поднялся с шелковых подушек. За эти две недели он сильно состарился, ибо в его руках было бессмертие, которым он не мог воспользоваться. Из-за этого все болезни, все страхи разом навалились на старика, и он больше ни о чем не мог думать, кроме как о величайшей ценности, лежащей перед ним.

В глазах Иллы горел неистовый, безумный огонь алчности. Все свободное от попыток передачи дара время он качался на волнах воспоминаний; у него в голове сплетались между собой видения прошлого, когда он был еще молод и силен. Вспоминал он Вицеллия Гор’Ахага, свою дружбу с ним, вспоминал любовь к Филиссии и ее слезные мольбы помочь, вспоминал то настороженное счастье, когда узнал возраст привезенного Вицеллием сына. Его схватила лихорадка, и пока испуганные Викрий и Ариф снимали жар у бредящего советника, тому казалось, будто он уже вернул себе молодость и ходил орлом по дворцу, а на койке здесь остался лежать старый труп бывшего старейшины.