Искра жизни

— Живо! — скомандовал командир колонны, явно озадаченный увиденным. — Живо-живо!

День тащился к вечеру. По лагерю бродили самые невероятные слухи. Они кочевали из барака в барак и каждый час обновлялись. То говорили, что эсэсовцы сбежали; потом кто-то пришел и сообщил, что к ним, наоборот, прибыло подкрепление. Затем вдруг разнеслась весть, будто американские танки на подходе, но через некоторое время выяснилось, что это, наоборот, немецкие части якобы подошли оборонять город.

В три часа появился новый староста барака. Он был из красных, то есть политический, не уголовник.

— Этот не из наших, — разочарованно протянул Вернер.

— Отчего же? — возразил пятьсот девятый. — Как раз из наших. Политический. Не урка. Или ты под «нашими» подразумеваешь кого-то еще?

— Ты же сам прекрасно знаешь. Зачем спрашиваешь?

Они сидели в бараке. Вернер дожидался свистка отбоя, чтобы возвратиться к себе в Рабочий лагерь. Пятьсот девятый тоже сидел не просто так — ему хотелось посмотреть, что за птица их новый староста. Рядом с ними безнадежно хрипел доходяга, седой, с грязными, свалявшимися волосами, он умирал от воспаления легких.

— Из наших — это значит из лагерного подполья, — сказал Вернер наставительно. — Тебе это хотелось услышать, верно ведь? — Он улыбнулся.

— Нет, — возразил пятьсот девятый. — Мне вовсе не это хотелось услышать. И ты вовсе не это имел в виду.

— Пока что я имел в виду это.

— Вот именно. Пока что. Пока мы здесь, поневоле все заодно. А что потом?

— Потом? — Вернер дивился наивности собеседника. — Потом, само собой, будет партия, которая возьмет власть в свои руки. Сплоченная, организованная партия, а не скопище разрозненных людей.

— Иначе говоря, твоя партия. Коммунисты.

— Ну а какая же еще?

— Любая другая, — сказал пятьсот девятый. — Лишь бы не снова тоталитарная.

Вернер усмехнулся своим коротким смешком.

— Дуралей! Только тоталитарная, и никакая другая. Ты что, не видишь письмена на стенах? Все промежуточные партии стерты в порошок. Только коммунисты сохранили свою силу. Война кончится. Россия уже заняла значительную часть Германии. Это сейчас крупнейшая держава в Европе, намного сильнее остальных. Время коалиций прошло. Эта была последняя. Союзники помогли коммунистам и тем самым ослабили себя, болваны. Мир на земле будет зависеть…

— Я знаю, — перебил его пятьсот девятый. — Старая песня. Скажи-ка лучше, что станется с теми, кто против вас, если вы победите и возьмете власть? Или даже так: что будет с теми, кто не за вас?

Вернер помолчал.

— Есть много разных путей, — изрек он задумчиво.

— Кое-какие мне известны. И тебе, кстати, тоже. Убивать, пытать, гноить в концлагерях. Ты это имеешь в виду?

— И это среди прочего. По мере необходимости.

— И это — прогресс?! Ради этого мы здесь мучились?!

— Да, это прогресс, — невозмутимо подтвердил Вернер. — Прогресс в целях. Да и в средствах тоже. Мы не творим жестокостей ради жестокости. Только по необходимости.

— И этого я тоже вдоволь наслушался! Вебер подробно мне это растолковывал, когда спички под ногти загонял, а потом поджигал. Это было необходимо для получения важной информации.

Сбивчивое дыхание седого доходяги перешло в прерывистый предсмертный хрип, который в лагере знал каждый. Иногда хрип обрывался — тогда в тишине становился слышен мерный гул за горизонтом. Это было как литания — последние хрипы умирающего и, словно в ответ им, грозный далекий рокот. Вернер взглянул на пятьсот девятого. Он знал: Вебер пытал того неделями, стараясь выбить из него фамилии и адреса. В том числе и его, Вернера, фамилию и адрес. Выдали Вернера позже — свой же товарищ, коммунист, а оказался слабаком.

— Почему, Коллер, ты не переходишь к нам? — спросил он. — Такие, как ты, нам нужны.

— Левинский меня тоже об этом спрашивал. А с тобой мы об этом уже двадцать лет назад спорили.

Вернер улыбнулся. На сей раз — доброй, обезоруживающей улыбкой.

— Да, спорили. И довольно часто. И тем не менее я тебя снова спрашиваю. Времена индивидуализма миновали. Сейчас нельзя прожить в одиночку. И будущее принадлежит нам. А не гнилой, продажной середине.

Пятьсот девятый смотрел на Вернера, на его профиль.

— Когда все вот это кончится, — медленно проговорил он, — я буду весьма удивлен, если ты не станешь мне таким же врагом, как вон те, на вышках, причем в самый короткий срок.

— Да, срок будет недолгий. Здесь у нас вынужденный союз против нацистов. Когда война кончится, он распадется.

Пятьсот девятый кивнул.

— Если ваши, не дай Бог, придут к власти, меня, пожалуй, ничуть не удивит, что ты не будешь долго тянуть с моим арестом.

— Нет, тянуть не буду. Ты все еще опасен. Но пытать тебя не будут.

Пятьсот девятый передернул плечами.

— Мы тебя посадим и заставим работать. Или расстреляем.

— Что ж, перспективы и впрямь радужные. Именно так я себе и представлял ваш Золотой век.

— Это дешевая ирония. Ты прекрасно знаешь: без принуждения нельзя. Вначале, для защиты нового общества, оно необходимо. Позднее оно уже не понадобится.