Искра жизни

К обеду ветер переменился и грохот стал чуть слышнее. Он словно электрическим током соединял теперь сердце каждого из многих тысяч лагерников с далекими аккумуляторами надежды. В бараках было неспокойно. Только несколько бригад отправили на внешние работы. Во всех окнах виднелись прильнувшие к стеклам лица арестантов. В дверях то и дело возникали их тощие фигуры — вытянув шею, они прислушивались.

— Ну что, уже ближе?

— Ага. Вроде бы еще слышнее стало.

В обувном цехе все работали молча. Десятники и бригадиры строго следили, чтобы заключенные не переговаривались, да и эсэсовская охрана была начеку. Ножи кромсали кожу, отрезая обветшавшие куски, но в арестантских руках они сегодня даже на ощупь ощущались иначе, чем всегда. Не как инструменты — как оружие. Взгляд иного арестанта нет-нет да и встречался с глазами десятника или эсэсовца, а то как бы невзначай падал на револьвер или автомат, — еще накануне этого оружия у охраны не было. Но несмотря на всю бдительность охранников и надзирателей, каждый работяга в цеху на протяжении всего рабочего дня был в курсе событий. За долгие годы неволи многие научились переговариваться, не шевеля губами, так что теперь почти всякий раз, когда полные корзины с лоскутами нарезанной кожи выносились из цеха, среди тех, кто, как пришитый, сидел на своих рабочих местах, вскоре с быстротой молнии распространялась очередная сводка, полученная носильщиками от тех, кто работал на улице: «По-прежнему гремит. Не перестало».

Бригадам на внешних работах была придана сегодня усиленная охрана. Колонны обогнули чуть ли не весь город и в район старого центра, к рыночной площади, вошли с запада. Охранники страшно нервничали. Они то и дело командовали без всякой нужды и орали без причины: арестанты шли строем, соблюдая все предписания и правила. Прежде они разбирали руины только в новых районах, а сегодня впервые попали в старый город и своими глазами увидели, во что он превратился. Они увидели пепелища на месте квартала, где прежде стояли деревянные дома, сохранившиеся еще со Средневековья. От них почти ничего не осталось. Они увидели это, проходя через старый город, а горожане — те, что еще остались, — останавливались или отворачивались, стараясь на них не смотреть. Маршируя колонной по улицам города, узники уже не чувствовали себя заключенными. Хоть они и не воевали, но сейчас к ним странным образом пришла победа, и долгие годы неволи, казавшиеся прежде лишь тягостной чередой поражений даже без возможности сопротивляться, предстали вдруг годами битвы. И они эту битву выиграли. Они выжили.

Они вышли на рыночную площадь. Ратуша была разрушена до основания. Им выдали ломы, кирки и лопаты и приказали разгребать каменную труху. Они принялись за работу. В воздухе пахло пожаром, но сквозь эту гарь они слышали и другой запах, сладковатый, тлетворный, от которого выворачивало нутро, запах, знакомый им лучше, чем кому бы то ни было, — запах разложения. В эти теплые апрельские дни город провонял трупами, что погребены под развалинами.

Через два часа работы они откопали первого мертвеца. Сперва показались его сапоги. Это был гауптшарфюрер СС.

— Вон как все перевернулось, — прошептал Мюнцер. — Наконец-то перевернулось! Теперь мы выкапываем их мертвецов. Не наших — их! — И он заработал с удвоенным ожесточением.

— Ну ты, полегче, полегче! — рявкнул подошедший охранник. — Тут человек, не видишь, что ли?

Они разгребали дальше. Вскоре показались плечи, потом голова. Они подхватили труп на руки и отнесли в сторонку.

— Дальше давайте! — Эсэсовцу явно было не по себе. Он боязливо поглядывал на покойника. — Теперь поосторожнее.

Вскоре они выкопали один за другим еще три трупа и сложили их рядком возле первого. Они перетаскивали их за руки и за ноги, хватаясь за сапоги и рукава эсэсовских мундиров. И испытывали при этом странное, небывалое чувство: ведь прежде они вот так же выносили только своих товарищей, тоже изувеченных и тоже в грязи, они выносили их из карцеров и пыточных камер, выносили мертвыми или при последнем издыхании, а потом, но это уже в последние дни, выносили штатских, мирных жителей. А вот теперь, впервые, они выносили трупы своих врагов. Они работали в охотку, сейчас их не надо было подгонять. Они работали с ожесточением, в поте лица, так им хотелось найти побольше мертвых. Сами дивясь своей прыти, они отодвигали тяжеленные балки, оттаскивали стальные швейлера, с яростью и упоением вгрызались в щебень и битый кирпич, раскапывая мертвых, как старатели копают золото.

Еще через час работы они нашли Дица. Ему попросту свернуло шею. Голову вдавило в грудь, словно она вдруг вздумала перегрызть собственную глотку. Этого они не спешили вытаскивать. Сперва раскопали целиком. Обе руки были сломаны. Они раскинулись в неестественном выверте, словно у каждой появилось еще по одному суставу.

— Бог все-таки есть! — ни на кого не глядя, прошептал работяга рядом с Мюнцером. — Есть все-таки Бог! Бог есть!