Искра жизни

Потеплело. К вечеру барак узнал, что крематорий тоже пострадал от бомбежки. Рухнула одна из стен его каменной ограды, и виселица покосилась; но трубы продолжали дымить на полную мощность.

Небо снова заволокло. В воздухе повисла духота. Малый лагерь остался без ужина. В бараках воцарилась тишина. Кто мог выползти, лежал на улице. Казалось, удушливый воздух способен был насытить, словно пища. Облака, с каждым часом все гуще и тяжелей, напоминали тугие мешки, из которых вот-вот посыплется еда. Усталый Лебенталь вернулся с вечернего обхода. Он сообщил: четырем баракам в Рабочем лагере выдали ужин. Остальным ничего – якобы разрушены продовольственные склады. Проверки и шмона ни в одном бараке не было. Очевидно, эсэсовцы еще не обнаружили недостачи в арсенале.

Становилось все теплей. Город лежал внизу, окутанный странным, сернистым освещением. Солнце давно зашло, но облака все еще сочились этим желтоватым, мертвенным светом, который никак не хотел меркнуть.

– Гроза будет, – заметил Бергер. Весь бледный, он лежал рядом с пятьсот девятым.

– Хорошо бы.

Бергер посмотрел на товарища. Пот заливал ему глаза. Он очень медленно повернул голову, и внезапно изо рта у него хлынул поток крови. Кровь текла столь легко и буднично, что в первую секунду пятьсот девятый просто не поверил своим глазам. Потом вскочил:

– Бергер! Что с тобой? Бергер!

Бергер весь скорчился и лежал очень тихо.

– Ничего, – ответил он.

– Это что, легочное кровотечение?

– Нет.

– Что же тогда?

– Желудок.

– Желудок?

Бергер кивнул. Потом сплюнул кровь, которая еще оставалась во рту.

– Ничего страшного, – прошептал он.

– Как же, рассказывай. Что надо сделать? Скажи, что нам для тебя сделать?

– Ничего. Нужен покой. Дать полежать.

– Может, внести тебя в барак? Мы для тебя топчан расчистим. Пару-тройку других на улицу выбросим.

– Нет. Мне надо только спокойно полежать.

Пятьсот девятого охватило вдруг безысходное отчаяние. Он столько раз видел, как умирают люди, и почти столько же раз умирал сам, так что уж теперь-то, казалось бы, твердо уверился: ничья смерть не будет для него слишком сильным потрясением. Но сейчас от одной мысли он перепугался, как ребенок. У него было такое чувство, будто он теряет последнего и единственного друга в жизни. И тотчас же накатила безнадежность. Лицо Бергера, мокрое от пота, еще улыбалось ему, а пятьсот девятый уже видел его там, в подвале, на цементном полу, в стылой неподвижности.

– Ведь должна же, черт подери, хоть у кого-то быть еда! Или лекарство! Лебенталь!

– Никакой еды, – прошептал Бергер. Он протестующе поднял руку и раскрыл глаза. – Ты уж поверь. Я скажу, если мне что понадобится. В свое время. Но не сейчас. Сейчас ничего. Поверь. Это только желудок. – И он снова закрыл глаза.