В казармах СС царило уныние. Обершарфюрер Камлер с тревогой прикидывал, дослужился ли он до пенсии, и если да, будут ли ему ее платить; студент-недоучка, он никакого другого дела в жизни не знал и получить работу не надеялся. Рядовой СС Флорштедт, в прошлом подмастерье гестаповского палача, с тоской гадал, все ли пациенты, прошедшие через его руки между тридцать вторым и тридцать пятым, точно умерли. Ему очень хотелось верить, что все. Примерно о двадцати он знал доподлинно. Он их собственноручно доконал кого хлыстом, кого ножкой стола, кого кожаной плеткой. Но оставались еще примерно десять, в которых он слегка сомневался. Шарфюрер Больте, бывший приказчик, много бы дал сейчас тому юристу, который бы просветил его, истек или не истек срок давности по растратам, совершенным Больте еще на коммерческом поприще. Специалист по уколам, гомосек Ниман, давно завел себе дружка в городе, который обещал раздобыть ему фальшивые документы; но Ниман не очень-то дружку верил и про себя твердо определил, что самый последний укол достанется именно ему. Рядовой СС Дуда решил любыми путями пробиваться в Испанию, а потом в Аргентину; он считал, что в такие суровые времена всегда есть нужда в людях, которые ни перед чем не остановятся. Бройер у себя в карцере был занят тем, что убивал католического викария Веркмайстера посредством медленного, с перекурами, удушения. Шарфюрер Зоммер, низкорослый и злобный человечек, находивший особую радость в том, чтобы истязать до истошных криков именно высокорослых арестантов, просто пребывал в тоске, как перезрелая девица, осознавшая, что ее золотые деньки безвозвратно миновали. Еще полдюжины эсэсовцев надеялись, что заключенные напишут им положительные характеристики. Кое-кто еще продолжал верить в победу Германии. Были и такие, кто хоть сейчас готов был перейти к коммунистам. Еще некоторые вдруг поняли, что никогда и не были настоящими нацистами. А многие вообще ни о чем не думали, просто потому, что их этому не обучили, но в глубине души каждый лелеял довод, что действовал только по приказу и это освобождает его от всякой личной и нравственной ответственности.