Искра жизни

Штайнбреннер стоял перед Вебером. Лицо его сияло от усердия.

– Двое заключенных застрелены при попытке к бегству, – докладывал он. – Прямые попадания в голову.

Вебер медленно встал и небрежно присел на угол своего письменного стола.

– С какого расстояния?

– Одного с тридцати, другого с сорока метров.

– Правда, что ли?

Штайнбреннер покраснел. Он стрелял в обоих арестантов почти в упор, но так, чтобы на ранах не осталось следов пороха.

– И действительно при попытке к бегству? – спросил Вебер.

– Так точно.

Оба знали – никакой попытки к бегству в помине не было. Просто так называлась любимая забава эсэсовцев. С головы арестанта срывали шапку, кидали ее через плечо и приказывали принести. Когда заключенный проходил мимо, ему стреляли в спину или в затылок – попытка к бегству. А меткий стрелок получал обычно за это несколько дней отпуска.

– В отпуск захотел? – спросил Вебер.

– Никак нет.

– Почему нет?

– Подумают, будто я хочу слинять.

Вебер, приподняв брови, покачивал ногой. Солнечный зайчик, отразившись от сверкающего голенища его сапога, забегал туда-сюда по голой стене, словно яркая одинокая бабочка.

– Значит, ты не боишься?

– Нет. – Штайнбреннер твердо смотрел на Вебера.

– Это хорошо. Нам нужны надежные люди. Особенно сейчас. – Вебер давно уже наблюдал за Штайнбреннером. Парень ему нравился. Такой молодой, а все-таки в нем еще сохранилось что-то от того фанатизма, которым прежде так славилась СС. – Особенно сейчас, – повторил Вебер. – Нам нужна сейчас СС внутри СС. Ты меня понял?

– Так точно! По крайней мере надеюсь, что да.

Штайнбреннер снова зарделся. Вебер был его кумиром. Он восхищался им слепо и безоглядно, как мальчишка своим любимым героем, каким-нибудь вождем индейцев. Он слышал о мужестве, проявленном Вебером в митинговых сражениях тридцать третьего, знал, что в двадцать девятом тот участвовал в убийстве пяти рабочих-коммунистов и получил за это четыре месяца тюрьмы; этих рабочих среди ночи повытаскивали из постелей и на глазах у домочадцев затоптали насмерть. Дошли до него и легенды о жестоких допросах, которыми Вебер прославился в гестапо, и о его беспощадности к врагам народа. Единственное, чего Штайнбреннер желал всей душой, – это стать таким же, как его идеал. Он вырос уже под диктовку партии. Ему было семь лет, когда национал-социализм пришел к власти, и в каком-то смысле он был законченным продуктом нацистского воспитания.

– Слишком многие попали в СС без тщательной проверки, – сказал Вебер. – Теперь начнется отбор. Только теперь выяснится, что такое элита. Тухлые времена вольготной жизни прошли. Ты это понимаешь?

– Так точно! – Штайнбреннер стоял навытяжку.

– У нас тут есть уже человек десять – двенадцать надежных людей. Под лупой выискивали. – Вебер посмотрел на Штайнбреннера испытующе. – Приходи сегодня вечером в половине девятого сюда же. А там видно будет.

Штайнбреннер лихо повернулся и, чеканя шаг, вышел. Вебер встал, обошел вокруг стола. «Одним больше, – подумал он. – Уже достаточно, чтобы в последнюю минуту испортить старику всю его обедню». Он ухмыльнулся. Он давно заметил, что Нойбауэр хочет предстать этаким добела отмытым херувимом и все свалить на него, Вебера. Последнее-то ему безразлично, за ним и без того числится более чем достаточно, но вот добела отмытых херувимов он терпеть не может…