Искра жизни

Нойбауэр изучал костюм. Сельма перевесила его на самое видное место в мужнином шкафу. Он понял намек. Штатское. С тридцать третьего года в штатском не ходил. Добротный серый костюм, соль с перцем. Вот умора-то. Он снял пиджак с плечиков и придирчиво осмотрел. Потом скинул китель мундира, подошел к двери спальни, запер ее и примерил пиджак. Узковат. Не застегивается; даже если живот втянуть, все равно не застегивается. Он подошел к зеркалу. Вид был дурацкий. Должно быть, он за это время потолстел килограммов на пятнадцать, если не все двадцать. Ничего удивительного – до тридцать третьего-то ох как приходилось экономить!

Удивительно, как мгновенно слетает решимость с лица, стоит только снять мундир! Какая-то рыхлость появляется, дряблость. И чувствуешь себя соответственно. Он посмотрел на брюки. Эти вообще не налезут, будут теснее, чем пиджак. Даже и примерять не стоит. Да и к чему вообще весь этот маскарад?

Он передаст лагерь по всем правилам, корректно. И обхождение с ним тоже будет по всем правилам, корректное. На этот счет есть ведь военные традиции, формы вежливости, даже воинские почести. Он, в конце концов, всего лишь солдат. Ну, почти солдат. Человек в мундире. Старший офицер. Офицер всегда поймет офицера.

Нойбауэр потянулся. Его интернируют, это возможно. Но конечно, только на короткий срок. Вероятно, в каком-нибудь замке в здешних местах вместе с господами столь же высокого ранга. Он стал думать, как будет передавать лагерь. По-военному, разумеется. Отдаст честь, стоя по стойке «смирно». Гитлеровское приветствие вскинутой рукой ни к чему. Нет, лучше не надо. По-военному, просто, скромно, руку к козырьку.

Он сделал несколько шагов вперед и отдал честь. Да нет, не так рьяно, не как подчиненный! Он попробовал еще раз. Оказалось, совсем не так просто добиться нужного сочетания корректности и элегантного достоинства. Рука все время взлетает слишком высоко. Опять это проклятое гитлеровское приветствие. В сущности, идиотская ведь манера этак здороваться, взрослым-то людям. Руку вздергивать – это еще юным туристам куда ни шло, но офицерам негоже.

Странно, что они столько лет этого не замечали.

Он еще раз попробовал отдать честь по-военному. Медленнее! Не так быстро! Он взглянул на себя в зеркало шкафа, отступил на несколько шагов, потом подошел и отрапортовал:

– Господин генерал, имею честь вверить вам…

В общем, примерно так. Раньше при этом еще отдавали шпагу. Наполеон III под Седаном – он вспомнил картинку, знакомую еще со школы. Шпаги у него нет. Револьвер? Исключено! С другой стороны, при оружии ему тоже нельзя оставаться. Как все-таки ему не хватает настоящей военной выучки! Может, кобуру и портупею снять заранее?

Он еще раз отрепетировал подход с рапортом. Но не так близко, конечно! Остановиться, не доходя нескольких метров.

– Господин генерал…

А может, даже: «Господин камрад»? Нет, если это генерал, то тогда, конечно, нет. Но зато, может быть, строгое приветствие, отдать честь, а потом рукопожатие? Короткое, корректное. Конечно, не тряся руку. В конце концов, уважение неприятеля к неприятелю. Офицера к офицеру. По сути-то, все они товарищи, в высшем смысле, пусть даже из враждующих лагерей. Да, он проиграл, но в честном бою. Почет мужеству побежденного.

Нойбауэр чувствовал, как вся его почтмейстерская душа содрогается от упоительного восторга. Он ощущал величие исторического момента.

– Господин генерал…

Вот так. С достоинством. Потом рукопожатие. А после, возможно, и краткий совместный ужин, как это, говорят, бывало в старину между истинно рыцарственными противниками. Роммель с пленными англичанами. Жаль, английского он не знает. Но ничего, переводчиков среди заключенных сколько угодно можно найти.

Как, однако, быстро осваиваешься с этой старинной манерой по-военному отдавать честь! По сути-то, фанатиком-нацистом он никогда и не был. Скорее, чиновник, служащий, да, верный служака отчизны. Нацисты – другие: Вебер и прочий сброд, Диц и его шайка – вот это нацисты.

Нойбауэр достал себе сигару. «Ромео и Джульетта». Лучше их курить. Оставить четыре-пять штук, на донышке. При случае угостить неприятеля. Хорошая сигара многое помогает преодолеть.

Он попыхивал сигарой. А что, если неприятель захочет все-таки осмотреть лагерь? Что ж, прекрасно. А если что не понравится – так ведь он действовал только по приказу. Солдаты это видели. Порой сердце кровью обливалось, но что поделаешь…

И тут его осенило. Еда! Вкусная, обильная пища! Вот оно! Это первое, что всегда проверяют. Надо немедленно распорядиться усилить рацион питания, этим он покажет, что сразу же, как только над ним перестал властвовать приказ, он начал делать для заключенных все, что в его силах. Пожалуй, он лично отдаст распоряжение старостам обоих лагерей. Они сами арестанты. И потом, при необходимости, дадут показания в его пользу.