Искра жизни

– Славное времечко, – вздохнул Бройер. – Главное, долго очень. Это как-то сближает. Ты мне и впрямь будто родной стал. Даже странно, но и вправду похоже на то. Ведь лично-то я против тебя ничего не имею, ты же знаешь… Ты же знаешь, – повторил он после некоторой паузы. – Знаешь или нет?

Призрак на стуле слабо кивнул. Он ждал следующей пытки.

– Просто это против всех вас. Каждый по отдельности тут не в счет. – Бройер важно кивнул и налил себе еще коньяку. – Абсолютно не в счет. Жаль, я думал, ты выдержишь. Нам осталось-то всего лишь подвеска за ноги да произвольная программа, и ты бы проскочил и вышел отсюда, это ты хоть знаешь?

Призрак кивнул; в точности он этого, конечно, не знал, но Бройер и вправду иногда выпускал некоторых своих узников – из числа тех, кому не был негласно вынесен смертный приговор, да и то лишь если они выдерживали полный набор пыток. В этом деле у него соблюдалась своеобразная бюрократия: кто прошел через все – получал шанс. Каким-то боком тут давало о себе знать невольное восхищение противником, который проявляет такую стойкость. Среди нацистов были и такие, кто считал подобное отношение к врагу спортивным и джентльменским.

– Жаль, – повторил Бройер. – Будь моя воля, я бы тебя отпустил. Потому что у тебя был кураж. Жаль, что придется все-таки тебя прикончить. А знаешь почему? – Люббе не отвечал. Бройер закурил сигарету и распахнул окно. – Вот поэтому. – Он секунду прислушивался. – Слышишь? – Тут он заметил, что Люббе следит за его манипуляциями непонимающим взором. – Артиллерия, – пояснил он. – Вражеская артиллерия. Подходит все ближе. Вот поэтому! Поэтому сегодня ночью я тебя пришлепну, мой мальчик. – Он затворил окно. – Вот невезуха, да? – Кривая улыбка зазмеилась по его лицу. – Еще бы несколько дней, и они бы вас отсюда вытащили. Невезуха хуже некуда, верно? – Он искренне радовался этому только что найденному повороту мысли. Это сообщало вечеру пикантность: напоследок, на десерт порция душевной пытки. – Ну правда ведь, чертовская невезуха, скажи?

– Нет, – прошептал Люббе.

– Что?

– Нет.

– Тебе что же, жить надоело?

Люббе мотнул головой. Бройер смотрел на него с изумлением. Это был уже вовсе не тот жалкий остов человека, что сидел перед ним минуту назад. Люббе преобразился на глазах – как будто сутки отдыхал от карцера.

– Потому что они теперь всех вас прихватят! – прошептал он своими растрескавшимися губами. – Всех!

– Ерунда! Чушь! – Бройер на секунду пришел в ярость. Он понял, что допустил промашку. Вместо того чтобы мучить Люббе, он доставил ему радость. Но кто же мог предположить, что этому болвану до такой степени безразлична собственная участь? – Не радуйся раньше времени! Это я тебя надул. Мы не отступаем! Просто лагерь переводится в другое место. Линия фронта выравнивается, вот и все.

Звучало это неубедительно. Бройер и сам это знал. Он глотнул еще коньяку. «Да не все ли равно?» – подумал он и допил рюмку.

– Думай что хочешь, – сказал он затем. – Все равно тебе не повезло. Обстоятельства вынуждают, придется тебя укокошить. – Он почувствовал, что пьянеет. – Жалко тебя, да и меня жалко. Красивая у нас тут была жизнь. Ну хорошо, для тебя, может, и не очень красивая, если по-честному рассудить.

Люббе, несмотря на слабость, не сводил с него глаз.

– Что мне в тебе нравится, – сказал Бройер, – так это то, что ты не боялся. Но придется тебя прихлопнуть, чтобы ничего не рассказал. Как раз тебя, самого давнишнего моего постояльца. Тебя первого. Атам и до остальных очередь дойдет, – добавил он как бы в утешение. – Главное – не оставлять свидетелей. Испытанное правило национал-социализма!

Он достал из ящика стола молоток.

– Я с тобой по-быстрому, – сказал он, кладя молоток на стол. В тот же миг Люббе вскинулся со стула и попытался схватить молоток. Бройер слегка двинул его кулаком по уху. Люббе упал. – Ты смотри! – добродушно заметил Бройер. – Попытка не пытка. А что, правильно. Почему бы и нет? Да ладно, сиди на полу. Мне так сподручней. – Он приложил ладонь к уху. – Что? Что ты там бормочешь?

– Они вас всех… всех вас… точно так же.

– Да брось ты, Люббе. Тебе этого, конечно, очень бы хотелось. Но они ничего такого не сделают. Слишком чистенькие. Да и я не дурак, смоюсь отсюда заблаговременно. А про вас и не вспомнит никто. – Он хлебнул еще коньяку. – Хочешь сигарету? – спросил он вдруг.

Люббе посмотрел на него.

– Хочу, – сказал он.

Бройер сунул ему сигарету в окровавленные губы.

– На вот, – он поднес ему огня, а потом и сам закурил от той же спички.

Оба молча курили. Люббе знал: это конец. Он вслушивался в гул за окном. Бройер допил свою рюмку. Потом отложил сигарету в пепельницу и взялся за молоток.

– Ну ладно, теперь все.

– Будь ты проклят! – прошептал Люббе.

Сигарета не выпала у него изо рта. Она приклеилась к окровавленной верхней губе. Бройер несколько раз стукнул его по голове тупым концом молотка. То, что он не стал бить Люббе остроконечным обушком, было признаком уважения к противнику, который сейчас медленно заваливался на пол.