Искра жизни

Он выпрямился. К нему подходил Бухер. «Вот у него это есть, – подумал он. – Он еще молод».

– Пятьсот девятый! – воскликнул Бухер. – Ты уже видел? Крематорий больше не работает!

– Правда?!

– Команду ухлопали. А новую, похоже, пока не назначили. К чему бы это? Может…

Они переглянулись.

– Может, уже смысла нет? Может, они уже… – Бухер запнулся.

– Сматываются? – докончил за него пятьсот девятый.

– Все может быть. Сегодня утром, вон, трупы не убирали.

К ним подошли Зульцбахер и Розен.

– Что-то пушек больше не слышно, – сказал Розен. – Что там могло случиться?

– Может, они прорвались?

– Или их отбросили. Говорят, эсэсовцы собираются оборонять лагерь.

– Очередная параша! Каждые пять минут новая. Но если они и впрямь здесь засядут, значит, нас будут обстреливать.

Пятьсот девятый поднял глаза. «Скорей бы уж опять ночь, – подумал он. – В темноте легче спрятаться. Кто знает, что еще может случиться? В сутках вон сколько часов, а смерти порой достаточно и пары секунд. Сколько же смертей может таиться в часах восходящего дня, которые беспощадное солнце вытаскивает из-за горизонта?»

– Самолет! – воскликнул Зульцбахер.

Он взволнованно указывал куда-то в небо. Вскоре и остальные разглядели маленькую точку.

– Наверно, немецкий, – прошептал Розен. – Иначе тревогу бы объявили.

Они уже озирались в поисках укрытия. По зоне упорно ходили слухи, что немецкая авиация получила приказ в последнюю минуту стереть лагерь с лица земли.

– Да он только один! Один-единственный!

Они остановились. Для бомбардировки, наверно, все-таки послали бы не один самолет.

– Может, это американский разведчик, – предположил объявившийся вдруг Лебенталь. – Когда разведчик, тревогу не объявляют.

– А ты откуда знаешь?

Лебенталь не ответил. Все они смотрели на пятнышко в небе, которое вдруг стало быстро увеличиваться.

– Это не немецкий! – сказал Зульцбахер.

Теперь самолет был виден отчетливо. Он пикировал прямо на лагерь. Пятьсот девятому казалось, будто откуда-то из-под земли выдернулась рука, сгребла в кулак его внутренности и тянет вниз. Было такое чувство, словно он голый стоит на тележке, специально привезенный в жертву некоему жуткому кровожадному крылатому божеству, что летит сейчас прямо на него, а он не может убежать. Тут пятьсот девятый заметил, что вокруг все попадали на землю, и сам не понимал, почему продолжает стоять.

В этот миг затарахтели выстрелы. Самолет вышел из пике и, заложив вираж, начал облетать лагерь. Только тут стало ясно, что стреляют из лагеря. Где-то за казармами СС строчили пулеметы. Самолет нырнул еще ниже. Все, задрав головы, следили за ним. И вдруг он качнул крыльями. Казалось, он ими машет. В первую секунду лагерники испугались, думали, что подбит, но тот сделал еще один круг над лагерем и снова дважды качнул крыльями вверх-вниз, осмысленно, словно живая птица. Потом стал резко забирать вверх, улетая в ту же сторону, откуда появился. Вслед ему трещали выстрелы. Теперь били и с нескольких вышек. Но вскоре пулеметы умолкли, а ровный гул мотора был слышен еще долго.

– Это был знак, – сказал Бухер.

– Похоже, он махал нам крыльями. Прямо как рукой.

– Это был сигнал для нас. Точно! Что же еще?

– Он хотел показать, мол, мы знаем, что вы здесь. Он сигналил нам! Ничего другого просто быть не могло! А ты как считаешь, пятьсот девятый?

– Я тоже так думаю.

За все годы, что они провели в зоне, это был едва ли не первый привет с воли. Жуткое одиночество всех этих долгих лет теперь, казалось, было внезапно прорвано. Они увидели – для внешнего мира они не умерли. О них помнят, о них думают. Безымянный спасатель уже одарил их мановением своих крыльев. Они больше не одни. Это был первый видимый знак свободы. Они больше не распоследняя мразь на земле. Несмотря на опасность, к ним, вон, даже послали самолет, чтобы они знали, видели: о них помнят, к ним придут. Нет, они больше не мразь, униженные и оплеванные, презреннее червей, они снова были людьми – для тех, других людей, которых они даже не знают.

«Что это со мной? – пронеслось в голове у пятьсот девятого. – Плачу? Я? Старик – и плачу?»