Искра жизни

* * *

Бухера разбудила ночная прохлада. Он встал и поплелся обратно. Около барака о кого-то споткнулся. И только тогда увидел рядом пятьсот девятого.

– Кто это тут? Вестхоф?

– Да.

– Он умер?

– Да.

Бухер наклонился пониже, чтобы разглядеть лицо умершего. Туман оставил на нем свою влагу, а удары сапог Хандке – черные пятна синяков. Он всматривался в это лицо, а думал об утраченном мясе, и почему-то казалось, что одно связано с другим.

– Вот черт! – сказал он. – Ну почему мы ему не помогли?

Пятьсот девятый поднял на него глаза.

– Не говори ерунды. Разве мы могли ему помочь?

– Как знать. Может, и могли. Почему нет? Другое-то смогли ведь.

Пятьсот девятый молчал. Бухер опустился рядом с ним на землю.

– У Вебера ведь мы выстояли, – произнес он.

Пятьсот девятый смотрел в туманную мглу. «Опять одно и то же, – думал он. – Опять это лжегеройство. Вечная беда. Этот мальчишка впервые за много лет почувствовал вкус непокорства, которое, слава Богу, хорошо обошлось, – и вот уже геройская дурь ударила ему в голову, и он начисто забывает об опасности».

– Ты считаешь, если мы выстояли против самого начальника режима, то уж против пьяного старосты барака выстояли бы тем более, верно?

– В общем, да. А почему нет?

– И что, по-твоему, нам надо было предпринять?

– Не знаю. Что-нибудь. Но не позволять ему просто так Вестхофа затаптывать.

– Может, нам надо было вшестером или ввосьмером наброситься на этого Хандке? Так ты считаешь?

– Нет. Бесполезно. Он сильнее нас.

– Что тогда? Может, поговорить с ним? Сказать ему, что надо вести себя благоразумно?

Бухер не отвечал. Сам понимал, что все это без смысла. Некоторое время пятьсот девятый смотрел на него молча.

– Послушай, – сказал он наконец. – Там, у Вебера, нечего было терять. Мы просто отказались, и при этом нам невероятно повезло. Но предприми мы сегодня хоть что-то против Хандке, он бы тогда еще двоих-троих из нас угробил и доложил по начальству: мол, барак бунтует. Бергера как старосту блока и еще пару-тройку зачинщиков повесили бы. Вероятно, и тебя в их числе. Остальных еды бы лишили на несколько дней – это еще мертвецов десятка два, если не три. Верно я говорю?

Бухер медлил с ответом.

– Возможно, – сказал он наконец.

– Ты можешь предложить что-то другое?

Бухер подумал.

– Нет.

– Я тоже нет. У Вестхофа был припадок лагерного бешенства. Как и у Хандке. Скажи он то, чего Хандке от него требовал, он бы отделался одной-двумя затрещинами. Он хороший был мужик, этот Вестхоф. Вполне бы мог нам пригодиться. Но дурак. – Пятьсот девятый повернулся к Бухеру. Голос его был полон горечи. – Или ты думаешь, ты один тут сидишь и о нем горюешь?

– Нет.

– Может, если бы мы оба у Вебера не выстояли, и он бы язык попридержал. Может, как раз из-за этого он сегодня забыл об осторожности. Ты об этом хоть раз подумал?

– Нет. – Бухер в смятении глядел на пятьсот девятого. – Ты правда так думаешь?

– Все может быть. Мне случалось видеть и не такие глупости. И делали их люди получше Вестхофа. И чем лучше были люди, тем большие глупости они порой совершали, считая, что надо выказать мужество. Все это идиотская книжная романтика Вагнера из двадцать первого барака, знаешь такого?

– Да.

– Сейчас это не человек, а развалина. А когда-то был человек, мужественный человек. Только вот мужества у него оказалось слишком много. Сдачи дал. После этого два года он был отрадой всех эсэсовцев. Вебер его почти что любил. А после он сломался. Навсегда. И чего ради? Он бы очень мог нам пригодиться. Но он… не совладал со своим мужеством. И таких много было. Выжили немногие. А уж тех, кто не сломался, и того меньше. Вот почему я тебя сегодня удержал, когда Хандке Вестхофа затаптывал. Вот почему я ему ответил, когда он спросил, кто мы такие. Теперь ты понял наконец или нет?

– Значит, ты думаешь, что Вестхоф…

– Это не важно. Вестхофа уже нет.

Бухер молчал. Теперь он отчетливее видел пятьсот девятого. Пелена тумана слегка рассеялась, и где-то, нащупав прореху, сквозь нее уже сочился лунный свет. Пятьсот девятый выпрямился. Все лицо его было в кровоподтеках – черных, зеленых, лилово-синих. Бухер вдруг вспомнил старые лагерные истории, которые ходили в зоне про него и про Бергера. Наверно, он и сам один из тех людей, про которых сейчас рассказывал.

– Слушай, – сказал ему пятьсот девятый. – Слушай и запоминай. Это только в дурацких романах пишут, будто дух сломить нельзя. Я знал прекрасных людей, которых превращали в ревущую от боли скотину. Почти всякое сопротивление можно сломить, нужно только время и подходящие инструменты. И того и другого у них предостаточно. – Он кивнул в сторону эсэсовских казарм. – И они прекрасно это знают. Они только того и ждут. При сопротивлении важно, чего ты достигаешь, а не как ты при этом выглядишь. Бессмысленное геройство – все равно что бессмысленное самоубийство. А наши крохи сопротивления – это единственное, что у нас еще осталось. Их надо хорошенько прятать и пользоваться только в самом крайнем случае, как мы с тобой у Вебера. Иначе…

Лунный свет дополз до тела Вестхофа. Он скользнул по его лицу и мертвому затылку.