Искупление

«Как хорошо жить под своей крышей, в тепле да сытости! — рассуждала Нина. — Только когда это всё будет у нас с сыном? И что делает тот непутёвый?»

Утро выдалось тёплым и солнечным. Земля парила.

«Если б ещё ветерок, то после обеда можно и на огород, — рассуждал Сергей, глядя на седые волны у земли. — До обеда займусь стайкой. Отгорожу стойло Буланке, оборудую место для свиней, для курятника. Хорошо бы курятник отапливаемый. Печник скоро будет в доме класть печь, надо не забыть спросить, сможет ли в курятнике простенький сварганить камин».

Нина позвала к завтраку. Выглядела она свежо. Румянец на гладких загорелых щеках.

«Красивая, здоровая баба, а и ей не повезло, как тысячам других таких же красивых и не очень. Вот она бабья доля!»

Вышел из закутка Игорёк. Заспанные глаза, на щеке красная полоса от рубца подушки.

— А где дядя Толя? — были первые его слова.

— Никуда не делся твой дядя Толя, — сказала, вздохнув и покачав головой Нина. — Во дворе он. Буланку запрягает.

— И я с ним! — кинулся к двери мальчишка.

— Да придёт он сейчас! Позавтракаете и поедете. Пойдём умоемся.

Нина вывела Игорька во двор, где висел под навесом умывальник с холодной водой.

«Как мальчишка привязан к нему! — удивлялся Сергей. — И ноги его не смущают. Ко мне так не льнёт, как к нему. Знать, неплохой он человек, ведь дети, кошки и собаки в людях не ошибаются! А я кто?»

14

Петру, когда он вернулся из партии, бросилась в глаза какая-то холодность жены. Вроде бы всё так, как и прежде было, да что-то не так. Какая-то непривычная сдержанность, недосказанность. «Да и был-то я в партии всего три месяца, — гадал он над поведением жены. — Отвыкнуть не должна. Здесь что-то другое, со временем выяснится», — решил он и постарался не ломать голову над такой пустяковиной.

Прошёл месяц, а жена по-прежнему оставалась непонятной.

«Я для неё чужой стал, — не понимал Пётр. — Смотрит на меня исподтишка, приглядывается, но ничего не говорит. Раньше сто слов в минуту, теперь и одного не дождёшься. Бывало, что и упрекнёт в чём-то, прикрикнет, тут же, как язык проглотила! И нечищеные ботинки её не раздражают, и разбросанные по столу и стульям бумаги ей не мозолят глаза. Какой-то переворот в душе и мозгах».

Жена пришла после работы, выгружает сумки в холодильник. Зашёл туда и Пётр.

— Что на работе? — спросил он, нацеживая в кружку воды из-под крана. Жена не отозвалась. — Лена! Ты слышишь меня? — уже громко спросил Пётр.

— Чего кричишь, — скривилась жена, и как-то сбоку, как на что-то неприятное, посмотрела на него. — Слышу, конечно.

— Почему тогда не отвечаешь?

— А как я должна ответить? — выпрямилась жена, обожгла тяжёлым взглядом.

— Я спросил, что на работе?

— Я должна отчитаться за все восемь часов? — жена всё так же смотрела на мужа. Взгляд говорил сам за себя: ей не нравился муж. И выглядело это как какое-то открытие: «Совсем недавно он мне не был безразличен, а сейчас терпеть его не могу».

— Может, скажешь, что у тебя стряслось? — решил не играть в прятки Пётр. — Я думал, на работе что-то не так?

— Всё так, — хлопнула дверцей холодильника и вышла из кухни.

«Что с ней, ума не приложу, — рассуждал Пётр. — Хахаль завёлся пока меня не было? Вроде бы и старовата для этого. Тридцать пять — баба ягодка опять? Бальзаковский возраст, когда шлея под хвост? Заболела и не признаётся? Говорила всегда, и охотно. Про меня кто-нибудь что наплёл? Ничего такого я не откалывал. А если что и было, так то известно только мне одному. Деньги? Деньги все отдал. На кружку пива заначка не должна так повлиять на поведение любой женщины, даже самой жадной».

От ужина отказалась, сославшись на головную боль. Спать Пётр ушёл на диван в другую комнату. Запрокинув голову, он смотрел в окно на чёрное небо, на котором не видно было ни одной звезды, и луна пряталась где-то за углом. Да и не верилось Петру в существование этой невидимой луны. Сплошная чернота.

«Интересно, сколько раз она мне изменяла? — выскочил ядовитый и гнусный вопросик. — Когда после регистрации через месяц она убежала на свидание к своему бывшему дружку, который уехал куда-то, а потом так же внезапно вернулся, — это раз. Мне тогда было стыдно поднимать шумиху, я перегорел в душе, пережил. Простил? Нет! Не простил! Но и не напоминал. Она стала для меня человеком, который может и в другой раз предать, и не только в любви. И отношение моё к ней стало как к предателю, который отбыл срок за предательство, но оставался верен себе. Потом… потом ещё было. Уверен, хоть и не доказано. Я привёз раньше срока образцы и протоколы на утверждение начальству, и вечером раздался звонок. Жена кинулась к двери, но я успел открыть первым. С цветами в руках стоял парень и улыбался. Увидев меня, растерялся. Глаза выпучил, губами что-то шлёпает.

— Вы, наверное, к Юле? — спросила жена из-за моей спины. Парень растерянно и часто заморгал. — Она уехала в Курск. Просила вам передать, что будет после двадцатого августа.

— П…понял, — сказал кавалер и кинулся прыжками вниз по лестнице.