Искупление

— Тут, Юля, другое, — Сарьян тяжело вздохнул. — Тут исход иной. Не любили русские армян, пожалуй, также сильно, как евреев. А если армянин да ещё в родстве с евреем, то страшнее «гремучей смеси», как они говорили, не бывает. Именно такой «гремучей смесью» я и был. Отец мой армянин, а мама полуеврейка. Мне было семь лет, когда мы из Баку переехали в Армавир, есть такой городишко недалеко от Краснодара. Там жил папин брат Аванес, вот к нему и уехали. А в Баку у нас никого из родственников не было. В школе мне сломали нос, — Сарьян надолго задумался. — Школу я уже из упрямства окончил с золотой медалью. Лётчиком Армавирского военного училища не стал из-за кривого носа, но поступил без проблем в Иркутский горный институт, который и окончил, тоже с золотой медалью. Дальше — родное Бодайбо на долгих двадцать лет. И вот, Юля, в отрезке этого времени, совсем маленьком по сравнению с вечностью, у меня много было чего и хорошего, и, мягко говоря, не очень.

«Какой он весь мягкий, домашний, — отметила Юля. — Спросить бы про жену и детей, да как-то неудобно. Подумает ещё неизвестно что».

— Помню смерть моего старшего братишки. Мне было тогда восемь, а ему одиннадцать. Как сейчас вижу его огромные испуганные глаза на исхудавшем личике. Он боялся смерти. Скарлатина. Врачи ничего не смогли сделать. После уже я прочитал, не помню у кого, у Набокова или Булгакова, к моему стыду, путаю их, рассказ, как молодой сельский доктор бедной старой России спас девочку, разрезав ей горло и вставив трубочку, чтобы можно было дышать. Тут же, — Сарьян тяжело и горестно вздохнул, — ничего подобного в современной, «лучшей медицине мира», как везде писали, ничего толкового для спасения ребёнка не сделали. Прошло с тех пор много лет, а я вижу глаза моего братишки, вижу страшный испуг в них. Во мне живёт его испуг, и я никак не могу от него избавиться! Это страшно! Это невыносимо! Иногда кажется, что я сойду с ума.

— Простите меня, Григорий Самвелович, за эти вопросы. Они принесли вам боль.

— Понимаете, Юля, иногда надо освободиться от тяжкого груза, но ты не знаешь как. Одни тянуться к рюмке, потом к шприцу, а потом их ждёт конец всех испытаний. И так бывает с теми, у кого нет рядом близкого и нужного человека, которому можно было бы излить душу. Не зная сам того, этот человек выступает в роли спасителя. Он словно Богом посланный спаситель.

Юлю охватило смущение, она растерялась и не могла придумать новый вопрос. Помог Сарьян.

— Какой там у вас следующий вопрос? — собрав у глаз морщинки, спросил он.

— Вопрос вот какой. Если коряво спрошу, подскажите, как лучше. Что думает о бедных человек, который сам вышел из бедных в богатые? Он жалеет их? Или презирает?

— Понятно. Коротко я бы спросил так: «Вот ты, который из грязи да в князи, кто ты?»

— Да не хотела я так вас спрашивать, Григорий Самвелович! — запротестовала Юля. Её протест не был наигранным. Она на самом деле за это короткое время прониклась к нему уважением и пыталась понять этого интересного уже ей человека. — Знаю, что вы не такой.

— Юля, вы портите меня, приписывая не существующую добродетель. Я временами злой и нехороший человек. Теперь, чтобы не изменить ваше мнение обо мне, я должен постоянно оглядываться. А я живу в обществе, где только и ждут какую-нибудь слабинку у конкурента, чтобы перегрызть ему горло. О моём отношении к бедным. Подспудно слышится: вот ты, проклятый олигарх, нахапал народного добра и жируешь, а народ бедствует! — так же?

Юля сглотнула слюну, округлила глаза.