Искупление

Звероподобные заполнили долину окровавленным шевелящимся ковром. Остатки войск отступали к холмам, сражаясь отчаянно, как бывает, когда дело уже безнадежно. Вопли умирающих, конское ржание и звериный рык слышны были, наверное, до самой границы Империи. Некому было уносить раненых, падая, они тут же становились добычей. Оставшиеся на холмах лучники осыпали тварей стрелами. Знамена давно втоптали в кровь. Но императорский штандарт был цел, он сиял на солнце ярче сотен огней и – пробивался туда, где жарче всего кипела схватка.

– Давай! – шум стоял такой, что голос Кати был с трудом слышен. – Решайся наконец, Карий, прошу! Он идет туда! Если он умрет… Карий!

– Да, – непослушными губами прошептал Кар. – Нет, Кати! Позволь, это буду я!

Шум сражения померк – не исчез, просто перестал что-либо значить. Здесь, на крохотном пятачке земли за матерчатой оградой они были втроем: Кар, Кати и незнакомый молодой жрец, очень спокойный, не сводящий глаз с рукояти длинного ножа. По другую сторону ширм плотной стеной стояли воины в алых сутанах. Ждали.

Время дрогнуло и почти остановилось.

– Не начинай снова, мы это уже обсудили, – сказала Кати и добавила, обернувшись к жрецу: – Иди сюда.

Тот подошел – широколицый, румяный. Уверенный.

– Ты представляешь, что с ним сделает Эриан? – спросил Кар.

– Покажи ему, – сказала Кати.

Жрец извлек из-за пазухи свернутый рулоном лист пергамента. Медленно, как будто каждое мгновение не уносило сотни жизней, Кар развернул его. Прочитал.

– Императорское помилование. Оформленное по всем правилам. Не верится, что ты сама его составила.

– Это сделал Верховный жрец, – так же буднично ответила Кати. – По-твоему, император утвердит?

Поглядев еще раз на подпись – «Кати, императрица», – Кар вернул документ. Ему самому помилования не полагалось. Даже будь возможность, Кар не стал бы о нем просить.

– Думаю, утвердит.

– Прощай, Карий. Не упусти Силу.

«Нет, Кати, нет!»

– Я люблю тебя, Кати. Всегда любил.

– Знаю, – сказала она. – И всегда знала. А теперь отвернись.

Кар подчинился. Негромкую возню за спиной, когда Сильная ложилась на стол и жрец закреплял ее конечности ремнями, перекрыл шум сражения. Кати не вскрикнула, только булькающий звук сообщил Кару, что дело сделано. Через несколько мгновений рука в красном рукаве поднесла ему серебряную чашу. Кар приблизил к ней ладонь. И пришла Сила.

Не обычная, вожделенная любому магу Сила дикарской крови. Даже не та, заветная, младенческая, что ошибочно считалась самой действенной, самой полной. Ничто из испытанного раньше не могло подготовить его к этому. Кар закричал, когда внутренности его превратились в пылающее чрево звезды. Он сам стал пламенем, он сгорал, хрипел и просил еще, он был ненасытнее смерти, бушующей у подножия холма. Чаша выплеснулась, кровь в ней стала розовой водой, но Кар уже впитывал всем телом, чаши, порции – глупые детские обряды, утешение слабых. Он умирал, ибо тело не способно выдержать такого и восставал, потому что был бессмертен. Сила хлестала из серебряного чана, из еще содрогавшегося тела, Сила сжигала в нем все, чтобы править безраздельно, вечно, чтобы в мире не осталось ничего, кроме ее огненной власти. В крике, что рвался из горла, не было ничего человеческого. Жрец скорчился под ногами Сильного, слишком жалкий, чтобы Сильный мог его заметить, и только поэтому остался жив. Там же, внизу, были и другие – мелкая рябь на поверхности дрожащего мира, мира, лежащего под ногами словно ковер, словно цветной лоскут, принесенный ветром. Сила достигла совершенства, и огненный поток наконец иссяк. Сильный шагнул с холма прямо в гущу сражения.