Искупление. Повесть о Петре Кропоткине

И с этого дня он так заспешил, точно и в самом деле скоро должны были обрушиться камни с неба. Ежедневно работал до трех-четырех часов ночи. Когда буквы и цифры начинали расплываться в тумане, он снимал очки, протирал их и снова пробовал читать и писать, но ничего уж из этого не выходило. Не очки затуманивали текст — отказывали глаза. Он поднимался, доставал из-под полога ниши постель и укладывался на кушетке. А ровно в девять утра вскакивал, взбадривался гимнастикой, выходил в коридор, умывался в туалетной комнате холодной водой. Затем пил чай (горничная, не ожидая звонка, появлялась с подносом в половине десятого) и садился за письменный стол. Карту Шварца он всю испестрил цифрами вычисленных им высот, горизонталями и разнообразными пометами. Но продолжал и продолжал наносить на нее новые гипсометрические знаки. И вот уж все, что мог он извлечь из отчетов других сибирских путешественников, легло на эту большую карту. Тогда он сел к столу, на котором она распростиралась, и стал пристально ее рассматривать, стараясь разобраться в этой знаковой пестроте и воссоздать по ней действительный рельеф страны. Рассматривал он долго, мысленно покрывая горами, плоскогорьями, долинами и падями те места, высоты которых обозначались скопищами цифр и горизонталями. И карта постепенно выявляла направления хребтов, те именно направления, какие ему представлялись, когда он путешествовал по Сибири и Приамурью. Из хаоса бесчисленных цифровых высотных отметок и горизонталей возникала ясная горная картина великой Северной Азии. И он теперь полностью, во всем протяжении, увидел плоскогорья, хребты и долины, которые пересекал во время экспедиций. Тогда у него только зарождалось еретическое предположение, что горные системы Сибири и Дальнего Востока вовсе не таковы, как их описывал Гумбольдт и какими они изображены на картах, что основные хребты тянутся не с севера на юг и не с запада на восток, а с юго-запада на северо-восток и только некоторые убегают на северо-запад. Теперь это подтвердила преображенная шварцевская карта.

Он хлопнул руками по карте, вскочил и заметался по комнате, возбужденно потирая ладонь о ладонь. Все! Рассеялся туман, окутывавший неведомую горную страну. Опровергнуты фантастические карты. Опрокинуты и представления о горной Сибири гениального Гумбольдта! Надо браться за книгу о Сибири. Дать подробное описание обширных плоскогорий, всех хребтов, долин, осадочных образований, тектонических сбросов и обнажений горных пород.

На следующий день он принялся приводить в порядок весь материал по орографическому исследованию — свои путевые сибирские дневники, опубликованные статьи, подготовленный к печати олекминско-витимский отчет и выводы из наблюдений других путешественников. Его орографическая записка, обсуждавшаяся в позапрошлом году на ученом заседании, вызвала бурные споры, хотя никто не решился отрицать ее большого научного интереса. Теперь он напишет книгу и откроет сибирские горные пространства во всей полноте.

Он взялся за эту работу с таким подъемом настроения, какого, кажется, еще не испытывал даже в дни самых высоких творческих взлетов, далеко не редких в его порывистой жизни.

Но вдруг его прервали. Явился Дмитрий Клеменц.

— Укрылся в келье, затворник? — заговорил он, едва войдя в комнату. — Хотел уйти от мирской жизни? Нет, не уйдешь, коль связался с нашей братией. Ишь, где приютился. Неплохо пристроил тебя Веймар. Настоящий барский дом, не хватает только швейцара в ливрейном облачении.

Клеменц был неузнаваем без куцего своего пальтишка, без мятой рыжей шляпы, без постоянного ветхого пледа — в красной косоворотке, перехваченной нитяным витым поясом с кистями. Какой он к черту немец! Истинный русский фабричный парень, вышедший погулять в воскресный день.

— Ты по-летнему нарядился, Митенька, — заметил Кропоткин.

— А ты выдь, выдь из берлоги-то. Кончился холодный, промозглый май — теплынь.

Кропоткин глянул в окно и впервые в этом году увидел людей в летних платьях, медленно шагающих по улице, наслаждаясь солнцем.

— Пора, мил человек, на люди. Сегодня собираемся в девичьей коммуне. В Басковом переулке. Идем, оставь на время свою орографию.

— Давай хоть перехватим что-нибудь, — сказал Кропоткин.

Он дернул за шнур сонетки, и через каких-нибудь пять-шесть минут явилась с подносом горничная, расторопная Лиза, чистенькая, опрятная, миловидная.

— Смотри, святой Петр, не соблазнись, — сказал Клеменц, когда она вышла. — Поди, взялся уж ее развивать, как ныне принято?