Искушение

Глупый мальчик, как он не понимает, что я уже уничтожена? Разбита на такое множество осколков, что их невозможно склеить.

Мои родители мертвы.

Моя память утрачена.

Моих уз сопряжения больше нет.

Так ради чего мне бороться?

У меня не осталось ничего, ради чего стоило бы выходить на бой.

Тучи приближаются, пока не заслоняют последние остатки света, с неба начинает идти дождь со снегом, холодные и колкие частицы обжигают лицо, вытягивая из меня последнее оставшееся тепло.

На меня наваливается тяжелая апатия. Глаза закрываются, разум начинает блуждать, дыхание замедляется. Внутри звучит голос, говорящий мне, что в этом нет ничего страшного, что я могу просто остаться здесь. Могу позволить себе обратиться в камень.

Я не помню последних четырех месяцев моей жизни. Может быть, если я достаточно долго останусь камнем, то не смогу вспомнить и всего того, что происходило со мной после.

Я делаю последний вдох и посылаю все к чертям.

Глава 108. Помпоны и помпадуры

– Грейс! Грейс! Ты меня слышишь? Черт возьми, Грейс, ты меня слышишь? Не делай этого. Не смей. Не смей, черт возьми. Вставай! Черт возьми, Грейс, я же сказал тебе встать!

– Замолчи. – Я не знаю, с кем говорю, а знаю только, что в моей голове звучит какой-то голос и не желает уходить. Не желает оставить меня в покое. Мне хочется одного – спать, а он все говорит, говорит и говорит:

– О Грейс, вот ты где! Грейс, пожалуйста. Вернись, вернись. Пожалуйста, не превращайся в камень. Грейс? Грейс? Ей-богу, Грейс, если ты не проснешься прямо сейчас, я…

– Что? – говорю я, взбешенная донельзя и готовая оторвать голову тому, кто так досаждает мне.

– Вставай! Ты должна встать со снега. Тебе надо выйти на арену. Давай!

Я с трудом открываю один глаз и вижу, что он смотрит на меня своими невероятно голубыми глазами.

– Тьфу, Хадсон. Мне следовало догадаться, что это был ты. Уходи.

– Не уйду. – В его голосе снова звучит отчетливый британский акцент и слышится возмущение. – Я спасаю тебя.

– А что, если я не хочу, чтобы меня кто-то спасал?

– С каких это пор меня вдруг стало интересовать, чего хочешь ты?

– Это ты верно подметил.

– Верно вообще все, что я тебе говорю, – огрызается он. – Просто обычно ты слишком занята ненавистью ко мне, чтобы прислушиваться к моим словам.

– Я и сейчас слишком занята ненавистью, чтобы прислушиваться к твоим словам. – Но я все же заставляю себя сесть.

– Ладно. Можешь ненавидеть меня сколько хочешь, но ты должна поднять свой зад с этого снега и выйти на арену, пока еще не поздно.

– У меня больше нет пары, – говорю я ему.

Он делает долгий выдох.

– Я знаю, что узы твоего сопряжения с Джексоном разорвались.

– Если под этим ты подразумеваешь, что их разорвал этот гребаный Коул, то да, так оно и есть.

Несколько долгих секунд он смотрит на меня, затем вздыхает и садится на снег рядом, одетый в черные брюки «Армани» и темно-красную рубашку.

– Почему ты так хорошо выглядишь? – спрашиваю я, крайне раздраженная видом его неуместно смазливого лица.

– В каком смысле? – Он поднимает бровь.

Я всплескиваю руками.

– Идет мокрый снег с дождем. Почему же ты не вымок? Почему ты выглядишь так, будто ты только что сошел с подиума?

– Может быть, потому, что сейчас я не валяюсь на снегу, жалея себя? – спрашивает он.

– Ты идиот. – Я морщусь. – Но ты же и сам это знаешь, не так ли?

– Такой уж у меня дар.

– Скорее, не дар, а проклятие.

– Любой дар – это в том или ином смысле проклятие, ты не находишь? Иначе как бы мы оказались здесь? – отзывается он.

Я поворачиваю голову, чтобы лучше видеть его лицо, одновременно пытаясь понять, что он имеет в виду. Но даже минуту спустя ничего не приходит на ум. В его голубых глазах пляшут зеленые искры.

– Ты смотришь на меня как-то странно, – говорит он, вопросительно склонив голову набок.

– Пытаюсь понять, имел ли ты это в виду в экзистенциальном смысле или…

– Нет, не в экзистенциальном, – рявкает он. – Я имею в виду – почему еще мы с тобой могли оказаться здесь, на этом гребаном снегу, в то время, когда ты должна быть на арене?

– Я тебе уже сказала – у меня нет пары.

– Ну и плевать.

– Как это? – недоумеваю я. – Я не могу участвовать в Испытании, не имея пары.

– Можешь, еще как. Нет закона, который гласил бы, что ты обязана брать с собой на арену свою пару.

– Да, но я не смогу держать мяч дольше, чем тридцать секунд, и что же мне делать, если некому будет бросить его?

– Ты сообразительная девушка, – отвечает он. – Ты придумаешь что-нибудь.

– Как это похоже на тебя.

Он вздыхает, затем поправляет мою куртку, разглаживает воротник, рукава. Я жду, чтобы он что-то сказал, но он ничего не говорит. Он просто сидит на снегу с таким видом, будто ожидает каких-то слов от меня.

Обычно мне удается его обыграть, но я замерзла и промокла и чувствую в себе пустоту и много другого, хотя и не могу сказать, чего именно, – и мне совсем не хочется играть с ним в эту игру. Особенно когда он смотрит на меня с этим своим неуместно смазливым лицом.

– А что мне, по-твоему, делать? – взрываюсь я. – Просто явиться туда и бросать мяч, пока Коул не выпустит мне кишки?