Искушение

Я понимаю, что делает Хадсон, чувствую исходящий от него гнев. Он хочет смести арену, с трибун которой зрители, удобно устроившись, смотрели, как Коул пытается убить меня. Как Сайрус убивает меня. И ничего не сделали. Но он не причиняет им вреда. Мне даже нет нужды смотреть, чтобы убедиться, что это именно так. Однако он определенно хочет их напугать, и, если честно, я бы не погрешила против истины, если бы сказала, что в какой-то мере они это заслужили.

Какая же сила нужна для того, чтобы разрушить стадион, но никого при этом не ранить и не убить. И какой железный контроль. Я улыбаюсь. Его отец считал, что он не имеет контроля над своей силой, но это не так. Сайрус понял бы это, если бы уделял больше внимания сыну. Тот день в воспоминании Хадсона… тогда он сокрушил все, что было в комнате, кроме своего отца.

Что же еще может сделать Хадсон?

Я уже побывал мертвым. Ну, вроде того.

Вроде того? Что это значит?

Это значит, что многое из того, во что я верила последние несколько недель, последние несколько месяцев, было неправдой.

Это значит, что многое из того, в чем я обвиняла Хадсона, не было его виной – а может быть, этого вообще не происходило. И оттого, что он несколько раз пытался мне это сказать, мне становится еще хуже.

– Почему ты мне не сказал? – спрашиваю я, пока он идет от стадиона к лесу, из которого мы вышли меньше двух часов назад.

Этот лес кажется мне сюрреалистичным. Здесь все так изменилось. И осталось таким неизменным. Теперь боль достигла уровня, который погружает меня в пограничное состояние между жизнью и смертью. Сознание мутится, отделяется от тела, и я почти перестаю ощущать мучения, теперь я вижу только одно – Хадсона. Этот момент. Последние слова, которыми мы обменяемся в жизни. И я хочу, чтобы он знал. Знал, что теперь я вижу все. Вижу его.

– Сказал что? – спрашивает он. – Почему не нужно приближаться к моему отцу? По-моему, мы уже несколько раз обсуждали эту тему.

– Нет, – отвечаю я, проглотив ком в горле. – Почему ты не сказал мне, какой ты хороший человек?

Он изумленно смотрит на меня, мы глядим друг другу в глаза. На секунду Хадсон останавливается, и Мэйси и Джексон спрашивают, в чем дело.

Он не отвечает им, он не говорит ничего и я тоже. Мы просто смотрим друг на друга, и между нами воцаряется странное согласие.

– Мы поговорим об этом позже, – говорит он и идет дальше.

– Не будет никакого позже, – тихо отвечаю я, – и ты сам это знаешь.

Он начинает что-то говорить, затем замолкает. Сглатывает. Начинает говорить опять и снова замолкает.

Вокруг нас начинает что-то взрываться. Я отрываю взгляд от его глаз и вижу, как вековое дерево в мгновение ока превращается в опилки.

– Хадсон… – Я касаюсь его руки, лежащей на моем бедре, и накрываю ее ладонью. – Что ты делаешь?

Он только молча качает головой. С каждым его шагом взрываются все новые и новые деревья, и лес вокруг нас превращается в ничто. Он уничтожает лесной массив в приступе всепоглощающей ярости.

– Хадсон, – шепчу я. – Пожалуйста, не надо. Ты ничего не можешь сделать.

Деревья взрываются десятками, затем он наконец останавливается посреди прогалины, которую сотворил, уничтожив сотню деревьев одной лишь силой мысли.

Один уголок его рта приподымается в насмешливой улыбке.

– Черт возьми, Грейс, твоя вера в меня, как всегда, беспредельна. – Но в его глазах нет ни капли веселья, и сейчас они кажутся не ярко-голубыми, а серыми из-за отражающейся в них бури чувств.

– Дело не в том, что я не верю в тебя, а в том, что яд твоего отца завладевает моим телом. Ты не можешь этого исправить.

Он сжимает зубы.

– Ты даже не представляешь себе, что я могу сделать. – Теперь я уже знаю, зачем он это говорит. Он пытается убедить самого себя.

– Может, и так. Зато я знаю… – На меня накатывает новая волна боли, и я судорожно втягиваю в себя воздух. Должно быть, до этого я находилась в «глазу урагана», где царит спокойствие, а теперь боль возобновилась. Мое время уже на исходе.

– Ты ничего не понимаешь, – резко бросает он, и в глазах его стоят слезы. – Но скоро поймешь.

Глава 124. Какой болезнью никто не болеет на суше?

– Отдай ее мне, – повторяет Джексон во второй или третий раз после того, как Хадсон взял меня на руки, но очевидно, что Хадсону плевать на то, чего хочет его брат.

Несколько секунд он смотрит мне в глаза, всматривается в мое лицо, пока я борюсь с болью. Я вижу, он хочет спросить, хочу ли я этого. Хочу ли я, чтобы он отдал меня Джексону.

И видно, что он готов это сделать. Одно мое слово, и он отойдет в сторону. Но я не знаю, что тогда произойдет. Две недели мы с ним едва терпели друг друга. А еще два часа назад я была сопряжена с Джексоном. Так что очевидно, что я запуталась.

Но я ничего не говорю. Не могу. Потому что сейчас я не знаю, чего хочу.

На меня накатывает еще одна волна боли, и на этот раз я не могу сдержать крик.