Искушение

На третьем году их счастливого супружества появился на свет сын Алексей. Рождение сына Пугачев воспринял как праздник, ошалел от счастья и несколько дней, являясь на работу, никак не мог согнать с лица торжественную, словно пришитую к щекам улыбку, чем изрядно потешал своих более уравновешенных сослуживцев. Выносливости и оптимизму Пугачева в ту пору можно было позавидовать. Работа, диссертация, репетиторство (всего несколько часов в месяц), бессонные ночи с вопящим Сыном на руках, нагрузка по линии профсоюза (он был членом профкома) — все это, казалось, только добавляло красок в яркую палитру его суматошной, но четко сконструированной жизни. Худой, стремительный, не имеющий минуты покоя, Пугачев иногда чувствовал, будто взлетает и парит над изумительным миром, оглядывает его сверху, стараясь не упустить ни одной мелочи, потому что все в этом мире было ему одинаково дорого и ценно. Он наслаждался, впитывая в себя праздничную круговерть дней. Немаетно, толково, светло жил инженер Пугачев, хорошо зная, для чего тратит силы и какое будущее его ждет. Может, именно этим божественным знанием и искусил он пиковую злодейку судьбу. Может, вообще не стоит и опасно человеку так уж точно очерчивать и замыкать круг своих забот и устремлений? Не разумнее ли оставить в душе пустое место, этакую лужайку для отдыха, где можно прилечь и укрыться в случае негаданного поворота событий?

Любовь вытянула душу Пугачева в тугую звонкую струну, и подрезать ее легко было одним небрежным прикосновением.

Клара, жена его, произошла из семьи известных музыкантов и, естественно, сама музицировала с ранних лет. Окончила школу при Гнесинском училище, но дальше как-то не потянула. И слух у нее был прекрасный, и наследственное усердие к музыке, а вот не потянула. Не зажегся в ней какой-то необходимый огонек. В семье, где испокон веку, от прадедов люди всерьез занимались музыкой и привыкли гордиться родословными знаменитостями, отход одного из молодых членов семьи куда-то в сторону, к каким-то другим интересам, воспринимается огорчительно и с недоумением. Клару родители из последних сил тащили в музыку, нанимали ей лучших педагогов, уговаривали, умоляли, а когда поняли, что все старания тщетны и даже средней руки пианистка вряд ли из девочки вылупится, ничем не выразили своего неудовольствия и впоследствии только тайно переживали за неудавшуюся дочкину судьбу. Нет огня, таланта — что поделаешь, неоткуда и взять. На базаре не купишь и из фамильных воспоминаний не извлечешь.

Клара лет до четырнадцати росла девочкой болезненной, робкой. Училась хорошо, и у родителей не было с ней никаких хлопот. Разве что вовремя сводить к очередному врачу и тщательно следить за ее питанием. В девятом классе она расцвела, вытянулась, очень похорошела. И характер ее переменился. У нее, доселе замкнутой и молчаливой, появилось сразу множество подруг, в их большой четырехкомнатной квартире на Садовом кольце дрожали стекла от шума, смеха, постоянных телефонных звонков. Клара стала много времени уделять нарядам, выписала польский журнал мод. Научилась как-то неестественно хихикать и произносить длинные фразы почти шепотом, с многозначительным грудным придыханием. Однажды, собираясь на вечеринку и перетряхивая свою сумочку, она выронила на пол прямо перед изумленным отцом начатую пачку сигарет «Мальборо». «Ты разве уже куришь?» — спросил отец. «Да нет, папа, — отмахнулась Клара. — Просто сейчас модно носить сигареты». У нее появилась скверная привычка разговаривать с родителями снисходительно-насмешливым тоном, будто она от души сочувствовала их преждевременному, но, к сожалению, неизлечимому старческому идиотизму. «Она у нас очень ранимая девочка, — объясняла мать озадаченному супругу. — К тому же перенесла большое потрясение на заре жизни». Она имела в виду неудачу с музыкальной карьерой. Мать Клары подвизалась зав музыкальной частью известного театра, а отец был всего-навсего виолончелистом, поэтому объяснения жены он вынужден был принимать на веру. Окончив училище, Клара год пробездельничала, на робкие попытки выяснить ее планы отвечала дерзко и невразумительно. Частенько, когда она возвращалась поздно вечером, от нее попахивало вином. По телефону ей звонили солидные, хорошо поставленные мужские голоса, которые просьбу позвать Клару начинали с покашливания и редко здоровались. Один из звонивших как-то обратился к Клариному отцу со словами: «Э-э, любезный…» — после чего подзатравленный виолончелист сгоряча повесил трубку. Мужчина тут же перезвонил и сказал: «Э-э, любезный, нас, кажется, разъединили. Позови-ка, милый, Ларчонка».