Искушение

Михаил заметил удивительное сходство представительниц трёх поколений. Большие, карие, лучистые глаза, которые так ему понравились, передались по женской линии – от Любови Яковлевны к Ирине и от Ирины к Еве. Когда он поделился своими наблюдениями с Ириной, она сказала:

– Да, глаза передались по наследству, но мама их унаследовала не по женской линии. Они ей достались от моего деда. У него была очень яркая внешность.

Отец Любови Яковлевны, Яков Натанович Мулерман, в медицинских кругах Москвы слыл авторитетным кардиологом. Хорошо образованный, с широкими интересами, он обладал не только яркой внешностью, но был незаурядной личностью, знал языки, прекрасно говорил по-английски, читал западную классику в подлинниках. У Якова Натановича была богатая домашняя библиотека. Основная её часть досталась ему по наследству, но он сам всю жизнь собирал книги и очень бережно к ним относился. Ирина иногда пользовалась библиотекой деда, но Яков Натанович строго контролировал доступ к ней и сам подбирал внучке книги для чтения, прививал ей вкус к хорошей литературе, интерес к английской классике. Будучи человеком коммуникабельным, Яков Натанович имел обширный круг друзей и знакомых. Среди них оказался молодой учёный Сергей Никифоров, впоследствии ставший мужем его любимой дочери Любы.

Мама Любови Яковлевны, Ольга Ильинична, отличалась мягким характером, говорила тихо, никогда не повышая голоса. Будучи необыкновенно покладистой и заботливой, она во всем потакала своему темпераментному и зачастую несдержанному в эмоциях мужу. Яков Натанович любил повторять, что когда он впервые увидел юную Ольгу, сразу понял, что без него она пропадёт – пришлось жениться. Он умер в тот год, когда Ирина поступила в институт. Ольга Ильинична пережила мужа на четыре года.

Пришло время Михаилу задать Ирине главный вопрос – кто отец Евы? И она рассказала историю рождения дочери:

– Это история моей юности. Мне было восемнадцать лет. В то лето мы отдыхали в пансионате Валдай: папа, мама и я. Там живописные места. Пансионат расположен на берегу большого красивого озера. Хороший пляж, лодочная станция. Я плавала, загорала. На лодочной станции работал молодой парень, студент-химик из МГУ, на два года старше меня. Он был невообразимо красив в своих узеньких плавках, напоминал скульптуру Микеланджело. Я его прозвала Давидом. Девочки из пансионата были влюблены в него, и я, конечно, тоже. Он заигрывал со многими девчонками, а мы гадали, не могли определить, кто же из нас ему нравится. За всё время отдыха мы с ним говорили раза три, да и то обменялась несколькими фразами. Я не надеялась на его внимание, и для меня стало неожиданностью, когда он вдруг меня заметил.

Это случилось в последний день нашего пребывания в пансионате. Я лежала на надувном матрасе далеко от берега, где глубоко и где купаться не разрешалось. Он подплыл на лодке, чуть пожурил меня, а потом неожиданно предложил покататься. Я, разумеется, согласилась и вместе с матрасом перевалилась к нему в лодку. Мы болтали, смеялись. Озеро большое, и мы уплыли довольно далеко, к другому берегу, где совсем безлюдно. Я была счастлива – меня, наконец, заметил Давид с бронзовым загаром. В последний день отдыха я не могла откладывать поцелуи на потом. И когда он стал обнимать меня, я впервые почувствовала страстное влечение и оказалась не в силах чему-то противиться.

На следующий день после завтрака мы уезжали. Я несколько раз бегала на лодочную станцию, но его там не находила. Наконец увидела вдалеке его лодку, стала махать ему рукой. Он заметил, подплыл. В лодке оказалась девушка. Я сказала, что уезжаю. Он мило улыбнулся, пожелал счастливого пути, помахал рукой и стал грести, удаляясь от берега. Я испытала шок и поняла, что накануне поступила опрометчиво. Родители мои ни о чём не догадывались. Они его даже не видели. Я хоть и была совсем неопытной, но кое-какие теоретические знания имела. По моим расчётам я не должна была забеременеть, однако мои расчёты не оправдались. Когда я поняла, что беременна, рассказала всё маме. Она, в отличие от меня, была категорически против аборта. Мама у меня мудрая. Отец очень расстроился, собирался отыскать Давида. Но я оставалась непреклонной в том, что этого делать не следует, и твёрдо на этом настаивала. Я действительно была убеждена, что он нам не нужен.

Ева

Ева росла ребёнком общительным и эмоциональным, реагировала на всё живо, с интересом. Её нескончаемые вопросы ставили в тупик профессора Никифорова. Сергей Владимирович не был традиционным дедушкой: он никогда не брал Еву на руки, не гулял с ней, практически ребёнком не занимался. Их контакты ограничивались диалогами. Ему нравилось общаться со смышленым ребёнком, но лишь столько, сколько хватало ему времени, чтобы отвлечься от научной работы и снова вернуться в свой кабинет. А когда Ева иногда заходила к нему, через некоторое время он выходил из кабинета и объявлял:

– У меня не хватает эрудиции для ответов на вопросы этого перпетуум-мобиле. Ирочка, подключайся.