Искушение чародея(сборник)

   На площадке – узком прямоугольнике, засаженном по краям дубами, – суетились фигурки в цыплячьего цвета комбинезонах. Носили какие-то ящики, тюки, серебристые свертки. Сесть было негде.

   – Кто ответственный за погрузку?

   Голос ее, искаженный динамиками, почему-то прозвучал нелепо и жалко. Никто даже не обернулся.

   – Бардак! – Она обернулась к невольным пассажирам. – Сейчас опущусь, спрыгните и подождите, я мигом.

   – Чего ждать, Эмма свет Николавна? – уточнил Домрачеев. – Пока нас погрузят вместе с тюками?

   – Хорошо бы… – пробормотала девушка, разворачивая «антоновку» и подводя к самому краю площадки, сразу над ее перилами. – Готовы?

   В открытую дверь сразу же рванулся ночной ветер, разметал ее волосы. Павлыш залюбовался этой картиной и даже пожалел, что не одарен талантом живописца.

   Он встал у края, примерился и аккуратно спрыгнул на площадку. Оглянулся помахать рукой колдунье-похитительнице, но та уже умчалась куда-то.

   – Дела… – протянул Мишка Домрачеев. – А мы сегодня с ребятами собирались на катамаранах кататься, вот ведь… И завтра на премьеру «Трех космитов».

   – Посторонись! – рявкнул на них дебелый дядька. На плече он тащил нечто похожее на ковер… да нет, понял Слава, точно ковер, самый настоящий.

   Павыш отошел в сторону, к горе ящиков – пустых и полупустых, со вскрытыми крышками, со странными пометками вроде «Каноэ из Пессе, 8 тыс. до н. э., три шт.» или «Логарифмич. лин-ка, У. Отред (1620». Перед ящиками метался взъерошенный седой человечек с лицом грустного кролика. Он что-то отмечал на мятом пластиковом лист-компе, то и дело промахивался мимо нужных клавиш, сипел носом, бледнел, закусывал острыми зубками нижнюю губу. При виде Павлыша и Домрачеева человечек воодушевился, как будто в их лице прибыла долгожданная кавалерия; он ринулся к ним навстречу и затараторил:

   – На пять минут, прошу! Кто-то же должен! А тут столько всего – как выбрать?! А если!.. Страшно подумать! Это же невероятно важно, сами понимаете! Не-ве-ро-ят-но!

   – Боюсь, мы не совсем…

   Он заглянул Павлышу в глаза, словно побитый щенок:

   – Как так! Что значит?! Если не вы – то кто?! Больше некому, сами видите! Вот, держите-держите! – Человечек сунул Павлышу в руки увесистую коробку с карандашами, сверху взгромоздил литое блюдо, новехонький, еще пахнущий березой банный веник – и даже впихнул под локоть спиннинг в прозрачном чехле. Упитанный амурчик сидел прямо в центре блюда, целился в Павлыша из лука.

   – Туда, туда! – Славу твердой рукой направили ко входу на этаж. – По коридору прямо, дальше повернете и сразу в операционную, пусть переправляют и не крутят носом. И ничего пусть не говорят, ни-че-го! Такой случай! Мы же не знаем, не можем знать!.. И не имеем права ошибиться, слышите! Вы согласны со мной?

   Слава не то чтобы был согласен – он скорее не возражал. Из некой житейской мудрости.

   Вслед за цыплячьими комбинезонами Павлыш двинулся к стеклянным дверям. Поскольку туда-сюда все время ходили, а двери зафиксировать никто не догадался, створки метались, будто челюсти припадочной сциллы. «Не хватало только ко всем прочим удовольствиям получить от стеклянной дуры в ухо», – мрачно подумал Павлыш.

   Навстречу ему из сияющего коридора шагнул пожилой мужчина в кремовом костюме. Аккуратно выбрит, подтянут, преисполнен достоинства. Такого бы никто не заставил тащить невесть куда веники и удочки.

   Павлыш автоматически притормозил, пропуская его перед собой, и только потом сообразил, что лицо Кремового ему знакомо.

   Собственно, встречались не далее как три дня назад.

   «Как же его зовут? Вот черт, разве всех их запомнишь?» – Дело-то было на очередном «круглом столе» по случаю возвращения «полярников» с «Антея». Этот, в кремовом, тогда что-то говорил… что-то, показавшееся Павлышу как минимум небанальным на фоне остальных выступлений.

   Сам он Славу, похоже, не узнал – да и вообще был слишком занят собственными делами. Встал под одним из фонарей и оглядывался с хмурым видом, супил мохнатые брови.

   – Ты чего? – пробормотал у Павлыша за спиной Домрачеев. – Не тормози, сейчас вернется Эмма – и вряд ли она будет в восторге, если не найдет нас…

   – Э, – сказал Павлыш, – да не влюбился ли ты часом, Домрачеев? Стокгольмский синдром, усугубленный поэтической натурой жертвы, а?

   – Да ну тебя!.. – отмахнулся тот. – Видно же, происходит что-то серьезное, и она не на шутку переживает.

   – Точно! Пал к ногам чаровницы, повержен и… – Павлыш осекся и перевел взгляд на фигуру в кремовом костюме.

   Мужчина, все это время внимательно оглядывавший площадку, вдруг стремительно развернулся и уставился на них двоих. Было в нем что-то от грации крупного хищника, почуявшего вдруг приближение врага. «Или, – подумал Слава, – жертвы».

   Кремовый подошел – чеканя шаг и не сводя с них прищуренного взгляда. Лицо у него было скуластое, рельефное, нос – острый, с широкими крыльями, и подобородок тоже острый. Павлыш почему-то подумал, что когда Кремовый спит, на подушке, должно быть, остаются глубокие вмятины.

   – Добрый вечер, – сказал Кремовый. – Надо полагать, вы меня вспомнили, Владислав Владимирович. А вы – Домрачеев, да?