Искушение Революцией

5. Десятки миллионов беженцев во Вторую мировую войну. Депортация крымских татар и кавказских народов в Казахстан. Примеры из того же ряда – двукратная смена алфавита в Татарии и Азербайджане: с арабской графики на латиницу и тут же следом – на кириллицу. Так что отцы, сыновья и внуки оказались друг для друга фактически не умеющими ни читать, ни писать. Кстати, одними из первых, кто в сталинской России пошел под нож сплошняком, чуть ли не до последнего человека, были краеведы – хранители местных традиций.

Результатом всего этого стало то, что в огромной России различия в языке, нравах, обычаях между, например, восточными и западными областями страны, северными, центральными и южными бесконечно меньше, чем в сравнительно небольших Бельгии, Германии, Франции, Италии, Испании, Югославии. В России все говорят на одном и том же языке дикторов московского радио и телевидения. Даже знаменитого северного «оканья» давно уже нигде не услышишь.

Интересно, что этой обработке, конечно, в куда более мягкой форме, но так же непреклонно подвергалась и вся номенклатура; бесконечное пересаживание из одного руководящего кресла в другое, перевод из одних: города, района, области, республики в другие – город, район, область, республику. Почти каждый человек, достигший в советской стране высоких степеней и званий, был в своей жизни кочевником, номадом. Власть больше всего боялась, что он прирастет к тому месту, где служит, и имела на это основания. После того как в поздние советские годы это в самом деле произошло в Средней Азии и Закавказье, советская власть рухнула очень скоро.

Той же цели однородности элиты служил и совершенно парадоксальный со всех точек зрения, способ ее формирования. Отбирались не лучшие по природным способностям, а самые посредственные, самые послушные и исполнительные. Отбор выдвиженцев шел исключительно по анкете, и дальше им тоже давалось не лучшее и даже не среднее, а самое худшее из существовавших тогда в России образований – высшие комсомольские и высшие партийные школы. Тот совершенно мгновенный и по любым меркам почти анекдотический крах Советского Союза как раз и объясняется деловыми качествами этой самой элиты, не способной решить никакую, хоть отчасти не знакомую ей задачу.

Еще пара небольших довесков. Власть, конечно, очень боялась той страны, которой она правила. Какими бы большими кружками ни обозначалась на карте столица, одного взгляда на эту самую карту было достаточно, чтобы понять, как ничтожно она мала по размерам, чтобы испугаться, что вот-вот пропадешь, затеряешься посреди этого бесконечного континента. Отсюда и их – столицы и страны – обоюдный страх, мания преследования, бегство друг от друга. Страна, расширяясь, стремительно бежала на восток, к Тихому океану, а столица ее на всех парах мчалась в направлении прямо противоположном – на запад, к Атлантике.

Верховная власть редко интересовалась (по вышеизложенным обстоятельствам) особенностями той страны, которой она управляла. Кроме петровской кунсткамеры, главным экспонатом которой был родившийся в какой-то деревне двуглавый теленок, мне известны только две попытки такого интереса, обе явно предвосхищающие современные Диснейленды. Первая – это Ледяной дом. Гениальная метафора России, сооруженная в царствование императрицы Анны Иоанновны. В этом Ледяном доме по очереди обитали все известные тогдашней власти российские аборигены, каждой твари – по паре, среди привычных им вещей, нарядов и занятий. Вторая попытка была уже при советской власти – Выставка достижений народного хозяйства. В таком адаптированном виде разнообразие страны для верховной власти было в общем и целом приемлемо.

ИКОНА СВЯТОГО ГЕОРГИЯ ПОБЕДОНОСЦА С КЛЕЙМАМИ

Есть вещи, которые с течением времени сами собой соединяются. Друг для друга они делаются чем-то вроде комментариев, толкований, и ты вдруг начинаешь понимать, что в жизни и впрямь есть смысл, случайного в ней не так уж много. В 63-м году я с отцом и с матерью на недавно купленном “Москвиче” ехал в Эстонию. Был самый конец июня, день долгий, почти бесконечный, настоящих ночей не было вовсе – час довольно густых сумерек, и снова светало. Еще девочкой мама несколько раз ездила на машине одного из заместителей своего отца. У него была огромная шестиметровая “Изотта Фраскина” с авиационным двигателем. Мать держала в руках руль, а хозяин по необходимости жал то на газ, то на тормоз – сама мама до педалей не доставала. В Иванове в середине двадцатых годов эта машина, кажется, была единственной.