Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

Свернули мы налево, проехали немного, и я, изумившись, остолбенел от красоты: мы оказались на берегу удивительного залива или бухты, замкнутой справа черным причудливым горным кряжем, круто обрывавшимся прямо в море, а слева — далеко — горой, чем-то похожей на утюг. На море был полный штиль, абсолютная тишина, только в поселке иногда глухо перекликались собаки. Огромная луна висела над заливом, по водной глади, казавшейся темно-голубой и тяжелой, бежала широкая лунная дорожка. Что-то непонятно-завораживающее было во всей этой красоте. И что-то происходило со мной. Я забыл, зачем мы приехали сюда, что надо делать. Ничего бы не делать, только стоять у кромки моря, смотреть, вдыхать воздух, в котором перемешались запахи морских водорослей и зацветающих гор… Сейчас я могу определить тогдашнее мое состояние так: наваждение, гипнотический полусон. В реальность меня вернул голос нашего проводника: «Вот его дом».

Издалека жилище поэта Волошина своими контурами и плоской крышей, отчетливо видной при лунном свете, напоминало нечто среднее между маленьким замком и тюрьмой. Так мне показалось. Мы спешились, привязали лошадей к большой лодке, наполовину вытащенной на берег.

К дому — он оказался двухэтажным — подходили, вытянувшись цепью, стараясь ступать бесшумно, хотя мелкая галька под ногами поскрипывала. Темные большие окна. Тишина. Калитка в невысоком заборе закрыта. Узкая дорожка через густо разросшиеся кусты ведет к крыльцу веранды.

По сердцу прокатилась жаркая волна. О, эти вожделенные мгновения! Еще шагов десять — и победный, беспощадный стук в дверь. У меня почему-то садится голос, когда я ору: «Открывайте! ЧК!» — или: «Открывайте! Патруль! Проверка документов!»

К двум ступеням, ведущим на веранду, мы движемся гуськом: первым идет местный парень из феодосийской Чрезвычайки, за ним я, за мной— трое верных бойцов.

Все остальное происходит мгновенно, нереально и нелепо: с двух сторон трещат кусты, на каждого из нас набрасываются по два или три человека, и мы не успеваем оказать никакого сопротивления. У меня во рту кляп, значит, и у остальных тоже. Сильным профессиональным движением мне заламывают руки за спину, связывают, кто-то срывает с меня кобуру с револьвером — ноздрей касается едкий запах мужского пота, я слышу за собой частое дыхание.

«Все, господин поручик!» — тихо звучит голос, который может принадлежать только такому же молодому человеку, как я.

«Благодарю, есаул. Всех в кольцо — и к Карадагу».

Нас, пихая в спины прикладами, выталкивают из калитки, уже на берегу сбивают в бестолковую испуганную и обреченную кучу, окружают кольцом, ощерившимся штыками винтовок. В кольце оставлен проход к черной горе. Тех, кто так умело взяли в плен весь наш отряд, человек пятнадцать.

«Вперед! — звучит тихая команда. — Быстро!»

Мы, спотыкаясь (трудно быстро двигаться со связанными за спиной руками) почти бежим к горной гряде, над которой совсем низко стоит луна, — бежим навстречу своей смерти.

Я перестаю отчетливо соображать: что же происходит? Меня сейчас убьют? Совсем? Насмерть? Констатирую сейчас (прежде всего специально для вас, Яков Самуилович, ведь вы большой специалист по этим делам): не было страха, только крайнее удивление. Некий сосуд, в который превратилось мое тело, переполняло нервное возбуждение: я сам-то ускорял шаг, то шел спокойно, то бежал и видел, что точно так же вели себя мои обреченные товарищи, которые в своих телодвижениях точно копировали меня. Или мы все копировали друг друга? Так мы двигались довольно долго…

Но вот уже рядом отвесная стена горы, слева еле слышно шелестит море, и лунная дорожка, успел заметить я, из серебреной стала розоватой.

«Выстроить этих скотов в шеренгу!» — в голосе брезгливость и ненависть.

Нас выстраивают в шеренгу — лицами к дому поэта Волошина («О, если бы остаться живым! Я бы собственными руками…»), кто-то пытается сопротивляться и получает удар в челюсть, от которого голова, метнувшись в сторону, бессильно падает на грудь. Я слышу сдавленные всхлипывания.

«Готовьсь!»

Щелкают затворы винтовок.

Я стою в центре, по обе стороны от меня по двое моих товарищей, и даже нет возможности сказать им: «Прощайте!..»

«Целься!»

Я не хочу смотреть на своих палачей и вдруг понимаю: они такие же, как я…

«По врагам России и Веры — пли!»

Гремит залп, падают с двух сторон мои соратники.

Нет, не так… Все происходит одновременно: они падают, сраженные насмерть, а я физически чувствую, как жужжащие пули, предназначенные мне, не долетев до моей груди несколько сантиметров, сворачивают в стороны. Я не успеваю удивиться — в моем сознании отчетливо и властно звучит голос: «Падайте!» — и повергает меня в шок — я стою истуканом… Пороховой дым над теми, кто убивал нас, рассеивается.

«Что такое? — в голосе не только изумление — ужас. — Вы что? Никто не целился в него?»

В ответ молчание. В буквальном, абсолютном смысле слова — гробовое.

«Готовьсь! — щелкают затворы винтовок. — Целься! — (В моей обезумевшей голове, в помутневшем сознании мужской голос, спокойный и властный: „После залпа на счет „раз два“ падайте!“) — Пли!»