Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

Гремит залп.

«Раз! Два! — Я кидаюсь на землю, успевая почувствовать, как пули веером во все стороны разлетаются от меня. Я, падая, поворачиваюсь — возможно, инстинктивно — набок и утыкаюсь мордой (простите за грубое слово) во влажный песок.

Я, естественно, не вижу, как рассеивается пороховой дым, только слышу:

«Все кончено, господин поручик!»

«Отлично! Коновалов!»

«Я здесь, господин поручик!»

«В деревне возьмете у Ибрагима подводу и вместе с ним — поспорее быть здесь. Погрузите этот мусор истории и… Ну, вы знаете, куда».

«Так точно, господин поручик!»

Тихие неразборчивые слова, удаляющиеся шаги.

Я начинаю погружаться в непонятную серую теплую массу. Глаза закрываются. Истома… Сейчас засну. Да, да, надо поспать, восстановить силы.

Звук приближающихся шагов. Или это кажется? Нет, и впрямь песок осторожно поскрипывает. Кто-то приседает рядом со мной на корточки. Прикосновение ко лбу холодной, даже ледяной руки.

«А вы молодцом, Яков Григорьевич, — говорит надо мной некто, и я узнаю голос: он только что отдавал приказы в моем сознании. — Прямо-таки молодцом! Где надо — доложу. Побеседовать бы… Впрочем, действительно, вам просто необходимо восстановить силы, вы правы. Поговорить успеем, в нашем распоряжении вечность. Куда спешить? Спите, спите, голубчик! Я вас вот только немного в сторонку…»

Дальше я не слышу, что говорит он — окончательно проваливаюсь в сладкий, глубокий как, бездонный колодец, сон.

…И просыпаюсь.

Просыпаюсь от высокого солнца, которое слепящим светом и жаром бьет мне в глаза. Я весь в поту. Но чувствую: полон сил, если угодно, свеж — вот только бы пылающее лицо холодной водой обмыть. Лежу на спине, раскинув руки — оказывается, на песке.

«Да где я? Что со мной?»

Голова пуста. Нет, не так. Предложили бы мне в тот миг: «Расскажите, Яков Григорьевич, все о своей одесской маме», — извольте, сколько угодно, с множеством живописных подробностей. А вот что было вчера вечером или ночью… Перед мысленным взором ничего, кроме серого густого однородного пространства.

Я резко сажусь. Передо мной морская бухта, нежно-голубая. По водной глади играют веселые солнечные зайчики. Чайки, пронзительно попискивая, плавают в воздушных струях над водой и кажутся розовыми — наверно, от солнца.

«Ничего не понимаю! Как я сюда попал?»

Поднимаюсь на ноги и вижу вокруг себя странные черные пятна на песке и следы от сапог. Кругом натоптано, возле меня на песке — четыре глубоких колеи от тележных колес, вмятины, оставленные лошадиными копытами. Валяется буденовка с красной звездочкой, с темно-красными кровавыми разводами.

Четко, как будто мне шепчут на ухо, слышу команду: «По врагам России и Веры — пли!» Словно молния озаряет мое сознание: мгновенно я вспоминаю все, что произошло минувшей ночью, и бессильно опускаюсь на песок.

«Негоже, негоже, молодой человек!» — слышу я совсем рядом сочувственно-насмешливый голос и узнаю его. Поднимаю голову — никого. Оборачиваюсь — за моей спиной на большом камне сидит, взявшись рукой с длинными пальцами за подбородок, весьма странный, даже нелепый господин: мужчина неопределенного возраста, с бледным продолговатым лицом, окаймленным черной аккуратной бородкой, которая заканчивается козлиным клинышком. И — уже совсем непонятно! — на нем черный фрак, черные блестящие штиблеты с острыми носами, белая кружевная манишка, а в петлице фрака темно-красная роза с крохотными водяными шариками росы на лепестках, в которых играет солнце.

«Да, да, мой юный друг, — продолжает он, с укоризной и сочувствием глядя на меня глубокими сверкающими глазами, в которых нет зрачков, а только черная глубина и живость мысли, — негоже впадать в тоску и придаваться унынию из-за превратностей судьбы. И потом… Не вас учить, вы юноша образованный: на войне как на войне. Или если угодно, по-другому: каждому свое. А вам, Яков Григорьевич, надлежит пребывать еще на этой земле и пребывать, дабы вершить великие дела! Что же, мой друг, вы совсем потерялись? Соберитесь, расправьте плечи».

Действительно, я как бы очумел, ничего не соображаю: что, собственно говоря, происходит? Кто этот тип? И вообще… Что он ко мне привязался?..

Между тем таинственный незнакомец легко поднялся с камня — без всякого физического усилия, как бы вспорхнул.

«Нечего тут рассиживаться, Яков Григорьевич! — похоже рассердившись, сказал он. — Время попусту транжирим. У вас ведь впереди дел невпроворот, и каких! Вставайте, прогуляемся немного по берегу, и „лазурная волна смоет наши следы“ — процитировал он неизвестного мне поэта. А может быть, это были его стихи, черт его разберет. — Провожу вас до харчевни Файдаха, там подкрепитесь, — я тут же почувствовал приступ лютого голода. — И конек ваш у татарина. Думаю, его уже обиходили: почистили, напоили, накормили. Я распорядился. Идемте же! Экий вы сегодня! Просто не узнаю». http://punjab.narod.ru/