Искушения Господа нашего Иисуса Христа

Но размышляя по-человеческому, по-земному (φρονείν τά των ανθρώπων), люди необходимым условием своего богосыновнего достоинства считают видимое благоволение Божие, свое личное благополучие и внешнее совершенство. Если Бог сотворил нас для Своей славы и избрал Своими сынами, то надлежит нам обладать личным благополучием и внешним совершенством. Иначе как узнаем мы, что Бог отечески любит нас, что мы Его дети? И вот, ограничения и злострадания служат искушением для веры человека в свое богосыновство. Рассуждающему по земному кажется невозможным, чтобы человек — сын Божий мог страдать. Особенно смущается наш разум страданиями праведников. Вот праведник уничижен, он как бы червь, а не человек, поношение у людей, и презрение в народе. И все, видящие его, ругаются над ним, говорят устами, кивая головою: он уповал на Господа, пусть избавит его; пусть спасет, если он угоден Ему (Пс. XXI, 7–9; ср. Ис. LII, LIII). Сам избранник Божий смущается своими страданиями. Ради славы Божией он считает необходимым свое избавление от злостраданий, он не находит возможным, чтобы эта слава проявилась в уничижении: разве мертвые встанут и будут славить Тебя? или во гробе будет возвещаема милость Твоя, и истина Твоя — в месте тления? разве во мраке познают чудеса Твои, и в земле забвения — правду Твою (Пс. LXXXVII, 11–13)? Его вера в любовь Божию и в свое призвание колеблется от страданий: за что, говорит он, так упорна болезнь моя и рана моя ma к неисцельна, что отвергает врачевание? неужели Ты будешь для меня как бы обманчивым источником, неверною водою (Иерем. XV, 18)? — Такое неверие в любовь Божию, типически изображённое пророком, свойственно всему греховному человечеству и даже характеризует самую греховность. Оно неразрывно связано с самолюбивою привязанностью человека к міру и тому, что в міре, — к внешнему и видимому в противоположность вечному и невидимому. Эта именно самолюбивая привязанность человека к міру умерщвляет веру требованием видимых доказательств — личного счастья, внешнего совершенства; она вместе с тем питает в человеке страх за свое земное существование и потому делает его рабом страха смертного и имеющего державу смерти. Только тогда, по словам апостола Павла, когда ходим мы верою, а не видением (διά πίστεως — ου διά είδους), мы благодушествуем и желаем водвориться у Господа (2 Кор. V, 1. 8); когда мы смотрим ненавидимое (τά βλεπόμενα), но на невидимое (τά μή βλεπόμενα), тогда кратковременное страдание нашего внешнего человека производит в безмерном преизбытке вечную славу : ибо видимое временно, а невидимое вечно (IV, 16–18).