Искуситель

Если мне не изменяет память, сэр Сесил, вы сами опубликовали спецификации рулевого управления в «Корабельном инженере и судостроителе». Я имел сомнительное удовольствие изучить эти спецификации в свете теории Максуэлла и вычислить ожидаемые эксплуатационные качества корабля. Точность опубликованных вами данных подтверждается моими выводами.

Корабль вел себя в точности так, как я и предсказал бы: жесткость рулевого управления не могла не привести к дорогостоящему бедствию. В свете всего этого, как мне думается, сэру Сеснлу будет труднее так безоговорочно клеймить математику и иероглифы, ему придется допустить вероятность того, что все же в работе мистера Блока есть какой–то смысл.

Коммодор совсем не пришел в восторг от этих замечаний, но с обычным для него грубоватым благодушием умудрился пропустить их мимо ушей. Он посмотрел на часы.

— К сожалению, я опаздываю в Адмиралтейство. Подвезти вас к отелю, Джеймс?

Поблагодарив, я отказался. Мне хотелось получше приглядеться к Вудбери и выяснить, что он за птица.

Вудбери как раз обменивался последними словами со своим младшим другом, который явно торопился на «Пенанг–Лойер». Я представился Буке.

— Мне знакомы кое–какие ваши работы по механизмам управления, — сказал я. — Я давно надеялся, что мне представится случай побеседовать с автором. Не могли бы вы со мной поговорить?

Вудбери как будто ничего не понял. Вспомнив о его глухоте, я повторил то же самое, но погромче.

— Да, с удовольствием, — ответил старик. — А как бы вы отнеслись к чашке чаю? Здесь за углом — одна из чайных Лайонса. Кстати, вы, случайно, не тот самый Джеймс, который «магнитная прокладка Джеймса»?

Я сознался, что работал в этой области.

0— Неплохое устройство, — сказал Вудбери. — Но вы, по–моему, не до конца исчерпали свою идею. Вот о проблемах контроля и регулировки у вас там представления довольно правильные. Однако вы ограничились только тем, что лежало на поверхности, вместо того, чтобы осмыслить всю работу в целом, с более общей точки зрения.

Я согласился с Вудбери. У меня тоже мелькали подозрения, что мы еле–еле сияли верхний слой пенок.

В чайной я заказал чашку того напитка, который у англичан именуется «кофе», а Вудбери взял себе лепешку и темный, густой, ядовитый чай. Я сказал:

— Не слишком ли круто вы сейчас обошлись с коммодором? До меня доходили слухи о скандале при испытаниях «Жимнотуса», но я думал, что коммодора оправдали по суду. С тех пор мне хочется поподробнее узнать о фактической стороне той истории.

— Действительно, суд его обелил, — сказал Вудбери, — и всю вину свалили на юного Паркинсона, который непосредственно разрабатывал узел рулевого управления. Беднягу Паркинсона это доконало. Может, там и есть его доля вины, но, как он сам мне говорил, ему хотелось сконструировать управление более жесткое, а коммодор и слышать об этом не желал. В конце концов, коммодор уговорил Паркинсона развить его, коммодорские идеи прочности и массивности. До того извел несчастного, что у того не хватило энергии отстоять свои собственные идеи. По отношению к коммодору, который пригрел его под своим крылышком, он вел себя вполне порядочно. Хоть коммодор, в общем–то, и старый болван, намерения у него были наилучшие (правда, добрые намерения не оправдывают воинствующей некомпетентности), и Паркинсон, которому так или иначе пришлось бы уйти со службы, не видел смысла в том, чтобы впутывать старого шефа в неприятности.

— Примерно так мне и передавали, — сказал я, — но оставим этот занятный эпизод, отошедший в историю, и перейдем к нашим с вами делам. Мне бы хотелось побольше узнать об идеях, которые положены в основу сообщения Блока.

— И мне бы тоже хотелось обсудить их с вами, — ответил Вудбери, — но здесь мы, сами видите, привлекаем чрезмерное внимание, ведь чайная — неподходящее место для разговоров с глухим. Пойдемте–ка ко мне домой, там нас не будут отвлекать посторонние. Остановка омнибуса тут же за углом.

Я с радостью принял приглашение, но предложил нанять кеб. Нас повезли по трущобам восточной части Лондона и кварталам жилых застроек, немногим менее унылым: на много миль тянулись совершенно одинаковые ряды одинаковых кирпичных домиков, ничем не отделенных от улицы; лишь изредка мелькали чахлые, жалкие садики. Я вспомнил гравюру Доре — длинные ряды таких домиков на склоне убогого холма, — достойно иллюстрирующую дантов ад.

В доме, у двери которого Вудбери остановил кеб, ютилась жалкая кондитерская.

Вудбери открыл дверь ключом. Раздался заунывный звон, и появился тучный, ничем не примечательный человек, которого Вудбери мне представил как своего брата Мэтью. Между братьями замечалось внешнее сходство, но в лице Мэтью начисто отсутствовало выражение бешено работающей мысли, придававшее яркую индивидуальность заурядному облику Буки.

— Очень рад познакомиться, — Вудбери–лавочник произносил «р» заднеязычно, как водится на севере Англии; такое же произношение, хоть и гораздо слабее выраженное, можно было уловить и в речи его брата.